— Комментируя кураторский стейтмент последней Московской биеннале, которая делала акцент на лекционной программе, вы написали: «Ставка на перформативность и дискурсивность — это тенденция протухшая: артистизм научного и интеллектуального высказывания как показ новой актуальной ситуации моден был в конце 2000-х годов». Тем не менее вы обращаетесь к похожей стратегии: ваш проект «Удел человеческий» сочетает исследовательский, выставочный и дискуссионный форматы. В чем принципиальное отличие вашего проекта от типичных «дискурсивных выставок» нулевых?

— Кураторы Московской биеннале предложили формат дискурсивной биеннале, где устная дискурсия заменяет собой выставочный показ, сформулировав его, на мой взгляд, c некоторым избыточным упором на инновативность. Этот формат имеет свою историю, каноны и традицию и сравнительно недавно, в середине 2000-х, оказался крайне востребован. В настоящий же момент он представляется мне несколько исчерпанным. То, что я наблюдаю сейчас в художественной среде, это как раз возвращение — по крайней мере, чисто внешнее — к формам конвенциональной выставки, потому что именно она на сегодняшний день производит максимальную сборку симптоматики художественной ситуации.

Что касается заявки на дискурсивность проекта «Удел человеческий», здесь важно понимать, что это не биеннальный и не периодический проект, а проект, который делается сразу тремя музейными институциями. В данном случае отсылка к дискурсивному, теоретическому контексту подразумевает то, что это проект тематический, причем тематизм понимается нами очень ответственно. Организаторы и ответственные за него кураторы склонны всерьез размышлять над заданной темой, привлекать специалистов, теоретиков, исследователей из разных сфер и дисциплин. Предполагается, что параллельно с семью выставочными проектами, каждый из которых имеет свой тематический акцент в рамках единого общего тематического фона, будет проходить определенная теоретическая, дидактическая и образовательная программа. Никаких претензий на инновативность в этом нет. Единственное, что дает основание пиар-службам трех музеев добавить некоторый такой аффект в пресс-релизы, это то, что далеко не часто в нашем контексте к тематике проекта относились так бережно и скрупулезно и, в общем, далеко не всегда он разворачивается в столь долгоиграющем выставочном кураторском нарративе.

— Меня удивило распределение ролей и названия должностей: в нем есть так называемый художественный руководитель Виктор Мизиано, сокураторы Елена Яичникова и Дарья Пыркина, консультанты Мадина Тлостанова и Александр Бикбов, модераторы вроде Дмитрия Булатова, а есть просто спикеры и художники. Вы не могли бы внести ясность в эту систему?

— Я не вижу здесь никакой особой сложности. Очевидно, что исходно идея проекта принадлежит мне и я стал его ведущим куратором, получив наименование художественного руководителя. При этом сокураторами проекта являются два эксперта, которые входят в штат двух институций, ММСИ и ГЦСИ. Это очевидно, потому что они делаются на музейных площадках, а значит, интеллектуальный ресурс этих институций задействовать целесообразно. Ведь проект масштабный и сложный. Что касается консультантов, то, когда делается междисциплинарный проект, закономерно привлекать людей, которые могут взять на себя ответственность за продумывание и артикуляцию образовательной и исследовательской программы, поскольку я не чувствую себя в праве провести симпозиум со специалистами деколониальной теории или специалистами в области новейших технологий.

Когда мы начинали проект, то большую поддержку действительно оказали Александр Бикбов и Мадина Тлостанова, которые помогли советами и рекомендациями. Я не сомневаюсь, что по мере развития проекта мы будем привлекать новых людей, которые с увлечением включатся в проект и внесут много новых дополнительных соображений, и мы, конечно, в знак признательности за их вклад упомянем их в наших пресс-материалах и тех публикациях, которые будут сопровождать издание. Мы специально выбрали предельно лапидарные наименования позиций, чтобы особых вопросов они не вызывали.

— А у меня вызвало вопрос следующее: кто все-таки является куратором самих выставочных проектов?

— Что касается выставки, которая открылась 26 ноября, то она начала делаться уже давно, в период, когда окончательно еще не были скреплены скрижали альянса между институциями, и, чтобы не затягивать работу над проектом, я взял тогда инициативу на себя. «Избирательное сродство» в зале ГЦСИ — небольшая выставка, и я построил ее самостоятельно. Но я надеюсь и предполагаю, что следующую выставку в ММСИ я уже буду делать с Еленой Яичниковой. Во всяком случае, первые обсуждения этого проекта с ней мы уже начали.

— Как известно, российское искусство упрекают во вторичности по отношению к мировому контексту. Комментируя проект, вы говорите, что он может стать «оригинальным исходящим из России интеллектуальным высказыванием».

— Я имею в виду только то, что серьезные, ответственные и очень артикулированные кураторские проекты мы часто получаем в экспортном варианте, то есть импортируем экспортную продукцию. Такова, например, практика «Гаража», где выставочный проект «Грамматика свободы: пять уроков» делал люблянский музей, или Мультимедиа-арт-музея, где большая персональная выставка Ильи Кабакова была подготовлена голландскими кураторами из музея в Эйндховене. Про нашу выставку можно сказать, что это первый долгоиграющий интернациональный проект, который может стать предметом дальнейшего экспорта на другие музейные и выставочные площадки.

— Название проекта «Удел человеческий» отсылает как минимум к трем источникам: во-первых, роману Андре Мальро, повествующему о китайской революции; во-вторых, к философскому произведению Ханны Арендт; в-третьих, к картинам Рене Магритта. Какая из отсылок была для вас определяющей?

— На самом деле есть довольно много других примеров, а вообще, можно обратиться к библейским текстам в поиске первоисточника. Тем не менее если быть объективным, то важной референцией была Ханна Арендт, потому как исходно инициатором проекта выступил Еврейский музей. Именно с ним мы начали обсуждать выставку, и, продумывая для них сюжет, я действительно ухватился за Ханну Арендт, которую в тот момент читал. В ее книге я обратился лишь к самому понятию, образу, метафорическому смыслу и ко всей той множественности культурных референций, которые в этом понятии скрываются. По большому счету идея этого проекта — откликнуться на то, что может быть названо антропологическим поворотом, затронуть тот новый круг тем, который сменил сюжеты, волновавшие художников в минувшие нулевые годы. То, что я наблюдаю сейчас, это возвращение к тому, что может быть названо метафизикой, вечными истинами, вечными темами и сюжетами, а также к тому, что может быть названо экзистенциальным, личным, персоналистским опытом. Сейчас этим интересуются художники и теоретики, на что мы и пытались откликнуться в нашем проекте. Повторяю, реальную подсказку дала скорее Арендт, чем Андре Мальро, речь в романе которого идет о других вещах. Но все-таки свести идеи выставки только к замечательной книге Ханны Арендт, наверное, тоже было бы не до конца верно, потому что искать объяснение всех новых тематических поворотов и сюжетов, которые должны развернуться в этом проекте, было бы односторонне.

— Сегодня широко обсуждаются такие условные направления философии, как постгуманизм или антропоцен, которые пытаются уравнять человека с другими существующими видами. Как они соотносятся с идеями вашей выставки?

— Они напрямую соотносятся с тематикой моей выставки и, несомненно, с ней резонируют. Однако я могу сказать следующее: выставка небольшая, времени на ее фундированную подготовку было немного, поэтому сказать, что данный выставочный проект есть попытка реализовать в экспозиционных формах идущую не первый год дискуссию вокруг антропоцена и объектно-ориентированной онтологии тоже было бы не совсем верно. У нас не было времени, чтобы сделать ее ответственно, нет масштабных ресурсов — в том числе чисто экспозиционных, — чтобы развернуть эту сложную проблематику на том уровне интенсивности, на котором она сейчас обсуждается. А самое главное — я просто не хотел в данной ситуации бежать вприпрыжку за какими-то модными темами и постарался быть в данном случае адекватен самому себе, своей интеллектуальной истории и своему кураторскому опыту.

В данной выставке собраны художники определенного рода: хоть они и резонируют с этими сюжетами и темами, по большей части они представители моего поколения. Их творчество может быть узнано в проблематике антропоцена и поворота к природному, но они пришли к этим сюжетам через свою интеллектуальную историю, то есть через реляционное искусство, что характерно и для моей кураторской биографии. И Алмагуль Менлибаева, и Кэти Хольтен, и Элизабетта Ди Маджио, и Александр Жоли, и Кристиана Лёр, и Вадим Фишкин — все это художники, начинавшие работать в 90-е годы в контексте эстетики взаимодействия, или коммуникационной эстетики. Они пришли к идее коммуникации с природным через опыт взаимодействия социального, коммуникационного. Дискуссия вокруг антропоцена вызвала во мне живой отклик, так как я почувствовал себя на своем месте, так как по большей части эти сюжеты и проблемы мне были знакомы и понятны. В некоторой степени его можно прочесть в контексте диалогической эстетики и онтологии, но в данном случае не социальной, не коммуникационной, а природной. Этот акцент очень важен, потому что я не беру больше того, что смогу унести.

— Понятие человеческого удела говорит о человеческом как превосходящем такие характеристики, как пол, раса или класс, то есть отсылает к диалектике родового и видового, или общего и частного. В какой-то степени это полемика с политикой идентичности, или идентитаризма, чье влияние до сих пор ощутимо в искусстве.

— Это тонкое наблюдение, и я его с вами в общем разделяю. Мне кажется, именно это и происходит. Текущую ситуацию можно назвать вторым этапом в преодолении идентитарной проблематики 90-х. В первое десятилетие глобализации, когда глобализация была в первую очередь экономической, социальные и во многом этические проблемы начали описываться через экономическое, через маркетологию. В этой связи идентичность оказалось очень востребованной, потому что, в сущности, это был такой маркетологический подход к антропологическому. Как вы знаете, он был подвергнут «снятию», преодолению в нулевые годы, когда глобализация стала политической, когда именно через политическое человечество или мир стали описываться как некое новое единство. Не через финансовые потоки, маркетологию или же большой бизнес больших корпораций, но через общие интересы, протестные акции, через описание общих политических целей, задач, мобилизационных лозунгов и установок. Так что мне кажется, что разговор о человечестве в онтологическом и метафизическом ключе — это уже третий этап развития глобализации. И, действительно, это полемика и отказ от маркетологически понятой идентичности, что было характерно для последних лет.

— Ваш проект будет длиться несколько лет. Расскажите, пожалуйста, немного о будущих проектах.

— Все они строятся на одном названии и его четырехчастной расшифровке: например, первая сессия, названная «Границы человеческого», имеет подзаголовок — «Человеческое, нечеловеческое, надчеловеческое, иночеловеческое». Говорить о самих выставках еще рано, так как каждый раз выставка будет своя и будет иметь свое название. Даже если это будет большой или средний выставочный проект, то, конечно, объять собой всю тему сессии будет слишком амбициозно. Поэтому каждая из этих семи выставок, например первая, которая имеет название «Избирательное сродство», а не «Границы человеческого», каждый раз будет выбирать какой-то аспект и его разрабатывать, узнавать себя в каком-то названии или выводить на поверхность какое-то очень определенное название, которое будет представлять конкретный сюжет и конкретную проблематику. А другие аспекты задуманной сессии программы будут реализованы через другие формы: мастер-классы, симпозиумы и так далее.