В пространстве, которое является публичным, обладающее на него правами общество договорилось быть обществом; это «люди как город», они становятся обществом, когда выступают «от имени города». Они «владеют» городом только в кавычках. Присвоение определенному городскому пространству статуса «публичного» служит напоминанием, предупреждением о том, что остальная часть города публичной не является. Нью-Йорк нам не принадлежит, как не принадлежат французский Париж и американский Де-Мойн. Обустроить публичное пространство — значит выделить это пространство. Публичное пространство — это место в центре города, которое одновременно изолировано от города. Публичное пространство (площадь или другое открытое пространство) определяется по контрасту с укромными аллеями и уличными тупиками; публичное пространство залито светом, в отличие от темных прокуренных кабинетов, в которых плетутся нити заговоров и тайных соглашений.

Пространство, которое делают публичным, изначально предназначено для совсем иных целей. В такие места общественности вход заказан: королевские покои, президентские резиденции, территории корпораций. Эти частные и привилегированные пространства с самого начала содержат ростки общественного: сам факт их существования возбуждает желание, их закрытость лишь дразнит общественность, которая чувствует себя обделенной. Но как только такое пространство захватывают и превращают в общественное, в нем, переопределенном и населенном другими людьми, обнаруживаются глубоко укорененные начала частного. Публика, занявшая место предыдущих владельцев, постепенно выстраивает собственную королевскую, президентскую или корпоративную иерархию. Частное пространство становится публичным, когда того пожелает общественность; публичное пространство становится частным, когда обосновавшаяся в нем общественность не желает с ним расставаться.

Необходимым условием для сотворения публичного пространства является вера в Бога или, по крайней мере, хоть в какого-нибудь бога. Этот бог выступает либо в качестве цели, либо в качестве инструмента для достижения цели. Бог-как-цель — это воплощение общей мечты, а когда мечты становятся реальностью, но реальностью недосягаемой, то еще и твердыня, которую общественность стремится взять приступом. В таком случае подвергнуть сомнению можно лишь текущий вариант персонификации, сам же институт никогда сомнению не подвергается; в нем нельзя сомневаться, ведь если бы было можно, то не было бы смысла пытаться его захватить. Бог-как-инструмент, напротив, бывает двух типов. Он может быть самой общественностью или, точнее, идеей общественности, выступающей в качестве системы убеждений — «политическим телом», вбирающим в себя и преображающим отдельные составляющие его тела вне зависимости от того, насколько они искажены. Или же это один человек, выделенный из толпы или сам выделившийся из нее — в этом случае общество само не знает, чего хочет; более того, оно и не должно знать, чего хочет. Общество не имеет собственной формы и существует только тогда, когда зачаровано единственным голосом, ведомо единственным вождем.

Открытое публичное пространство (например, городская площадь) — это обширное многомерное пространство. Люди в таких местах подобны точкам на плоскости: одна точка сливается с другой, и обе они движутся куда-то мимо третьей. Один туристический поток пересекает другой, одна пунктирная линия — другую. Местами точки образуют скопления, подобные островам в море. Здесь каждый за себя, каждая группа людей сама по себе. Хотя это пространство и является публичным, находящиеся в его пределах люди ведут себя не так, как подобает общественности. Чтобы стать местом сбора людей, местом, которое объединяет собравшихся, публичное пространство нуждается в точке сбора. Иными словами, общественность будет увидена и узнана в таком качестве, будет действовать и/или использоваться как таковая, когда точки образуют круг, словно вокруг единого центра; или же им придется выстроиться в линию, словно по отношению к центру; или, наконец, слиться воедино, в жирную точку, которая набухнет и займет собой всю площадь.

Публичное пространство можно представить в виде двух схем: на первой точки «разбрызганы», находятся друг от друга на большем или меньшем расстоянии; на второй они сгущаются на определенной территории. Первая схема — план парка или пригородного района, на второй же представлено пространство городской улицы или собственно города. Отдельные точки, «населяющие» первую схему, находятся далеко друг от друга: люди ведут обособленный образ жизни и проводят вместе считанные минуты. В таких пространствах можно только присесть на лавочку и погрузиться в чтение книги, время от времени позволяя себе какую-нибудь непристойную мысль в отношении прохожего. На второй схеме точки стиснуты в ограниченном пространстве настолько плотно, что их уже нельзя рассматривать по отдельности — более того, само это пространство уже невозможно рассмотреть за множеством точек, которые заполняют его до предела, «закрывают» открытое пространство; такое пространство уже не может быть просто «сосудом», в котором собраны люди, и превращается в нечто иное. Эти пространства потенциально являются «политически активными» пространствами — но оформиться в этом статусе могут только тогда, когда точки объединяет и мотивирует некая внешняя точка, входящая в пространство в виде нематериальной идеи или материальной фигуры вождя. Становясь ареной политических действий, площадь — типичное открытое публичное пространство — перестает быть демократическим пространством: она переформатируется и превращается в авторитарное пространство.

Площадь сохраняет свои демократические свойства в том случае, если люди начинают разбиваться на небольшие группы. Группы людей возникают, подобно островам на бескрайних просторах океана. Эти группы достаточно малы, чтобы не нуждаться в вожде: каждый участник может говорить за себя, говорить без спроса. Каждая группа ведет себя так, будто остальной части пространства не существует; каждая группа ведет себя так, словно в остальной части пространства и не нуждается. Более того, группа не хочет остальной части пространства; само пространство группы остается демократичным только будучи отделенным от остальной части пространства. Чем больше людей присоединяется к группе, чем сильнее она увеличивается в размерах, тем сильнее проявляются процессы дробления: группа распадается на самостоятельные части, постепенно отдаляющиеся друг от друга до тех пор, пока некто изнутри или извне твердой рукой не превратит группу в нечто большее, нуждающееся в организации, организацией же и являющееся.

Сохранить группу обычно помогает перемещение в закрытое пространство со стенами. Люди собираются небольшими группами в барах, кафе и ночных клубах. Одни интересуются в первую очередь услугами, которые предлагает это заведение, и уже в процессе попадают в компанию людей, пришедших за тем же; другие приходят, чтобы влиться в компанию, а услуги заведения используют как предлог для общения с друзьями. В любом случае все они пришли именно в это место, и ни в какое другое. Личные намерения разных людей сливаются в так называемое «чувство места», а если в «месте» возникает некое выраженное «чувство», значит, оно отличается от других мест. Это может быть так называемое «историческое место», сохраненное или воссозданное место из прошлого, или «виртуальное место», заимствованное из иного пространства или времени. «Историческое место» подразумевает невозможность пространства без времени — пока не пришло время, место остается мертвым. «Виртуальное место» подразумевает невозможность времени без пространства — без места действия прошлое и будущее не могут быть пережиты. В обоих случаях вы находитесь не там, где находитесь, благодаря сильному желанию быть в другом месте; это место связано либо с памятью, либо с воображением. Посещение «исторического места» сродни возвращению домой, только дом этот не собственный, а поколенческий; «историческое место» превращает личное время семьи в общественное время поколения. Посещение «виртуального места» сродни поездке в отпуск, только ехать никуда не нужно; «виртуальное место» переносит публичное пространство другой страны в личное пространство дома. «Историческое место» помещает место в поток истории — но только истории, остановившейся в определенный момент времени; здесь время прошло, но не может продолжаться. «Виртуальное место» помещает место в сферу географии, но в виде вырезанного фрагмента карты; вы находитесь в каком-то месте, но с места на место передвигаться не можете. Это не история, но миф, не география, но описание путешествий, не научная фантастика, но мелодрама: выведенная в лабораторных условиях формула идеальной среды, которую невозможно испортить дальнейшим течением времени или вторжением соседних миров.

В случае с развлекательными заведениями член группы должен понимать, за что платит. Вы платите за право принадлежать к сообществу и к классу, который посещает подобные места. Вы платите за выдуманное прошлое или будущее, за временную идею о том, что должно быть так, а не как есть. Вы платите также за близость других тел; платите за право «прощупать почву», закинуть удочку в это море тел. Помещения набиты телами, чтобы (хотя бы в теории, хотя бы в воображении) вы смогли потешить либидо и найти себе пару; вы на коне, несокрушимы и готовы к триумфальным завоеваниям. В баре вам дозволяется завести разговор, тогда как снаружи каждому приходится делать вид, будто он идет по улице в одиночестве. Все просто «идут по своим делам» и от вас ожидают того же. А за возможность стать счастливым приходится платить; вы платите за возможность проникнуть в другое тело и за право насладиться обществом другого человека.

Закрытые пространства развлекательных заведений несут в себе заряд самоотрицания. Типичным примером включения эстетики саморазрушения в образ заведения являются рок-клубы. В их названиях подчеркивается субверсивное преобразование места с собственной историей (как в случае The Knitting Factory), или поощряется перверсивное поведение посетителей, прежде обладавших собственным мировоззрением (как в случае Deviate). Эти закрытые пространства, подобно прочим, принадлежат частным лицам, однако отличие таких заведений в том, что их владельцы не скрывают свой мазохизм или же неприкрыто демонстрируют амбиции. Они рискуют потерять все, что имеют: либо чувствуют себя виноватыми во владении собственностью и сами желают всего лишиться, либо пытаются перехитрить черта и заглянуть смерти в глаза. Музыка — способ существования клуба, средство привлечения посетителей, которое заставляет их задержаться и оставить свои деньги; однако способ существования самой музыки в таких местах — звучать как можно громче и мощнее, так, чтобы стены сотрясались: музыканты хотят в прямом смысле порвать зал. С одной стороны, атмосфера таких мест не приемлет личного и частного, поощряя использование инструментов саморазрушения, внутренней революции; с другой стороны используются эти инструменты именно для утверждения и расширения личного. В эту схему заложена своеобразная страховка: если место уничтожено, просто возьми и построй другое — больше и лучше. Именно так одомашнивается революция.

Рано или поздно вам приходится покинуть закрытое пространство; бар закрывается, бармен наполняет последний бокал — на дорожку. Вы это понимаете буквально: надо либо идти домой, либо отправляться гулять по городу. Однако выбор между домом и улицей, личным и публичным, сегодня выглядит неактуальным. В информационную эпоху у вас есть доступ ко всей возможной информации о городе, к огромным пластам информации — и все это буквально на кончиках пальцев, в компьютере, в уютной домашней обстановке. Не нужно подниматься со стула, не нужно никуда ходить. Информация хранится в голове, в мыслях; оторваться от компьютера нас заставляет не разум, но тело; не голова, но гениталии. Чтобы встряхнуться, вы идете на улицу. Публичное пространство города проявляется в присутствии других тел, оно выступает аналогом секса: как совокупность объектов сексуального желания или как совокупность образов, которые служат заменой сексу. Сущность публичного пространства противоречит собственному имени и способствует приручению секса: люди бегут в открытое пространство, когда замкнутый в стенах дома секс становится мучительным, превращается в удушающего и неконтролируемого монстра. С другой стороны, общественное место остается верным своему имени и способствует выходу секса наружу: люди освобождаются в публичном пространстве, тогда как домашний секс замыкает их в отношениях, «секс» становится только частью «отношений». Публичное пространство выражается в отрицании моногамных отношений и принятии секса без границ и обязательств.

В информационную эпоху публичное пространство постоянно находится в движении. Тут важно понимать, что публичное пространство — не какое-то место в городе, это сам город. Не перекрестки, но магистрали; не здания и рынки, но дороги и мосты. Выйти из дома и не прельститься комфортом заменяющих дом закрытых пространств — вот что такое публичное пространство. Пространство в движении — это свободная жизнь. Нет времени на разговоры; нет нужды в разговорах: всей необходимой информацией вас снабжает радиоприемник в кармане. Нет нужды в межличностных отношениях, у вас уже завязаны многочисленные отношения с радиоголосами, с людьми на рекламных щитах и растяжках. Нет времени, чтобы остановиться и вступить в отношения, ведь такой выбор будет равнозначен отказу от всех остальных тел, вместе с вами наполняющих улицы, поэтому одно тело сменяется другим, всякий раз новым. «Чувственный» секс невозможен по причине полного отсутствия времени и потребности в нем: в разгар чумы, в эпоху ВИЧ-инфекций тела касаются друг друга только будучи облачены в панцири из бесчисленных средств контрацепции; тела не снимают панциря, куда бы ни направлялись, не покидают его, куда бы ни пришли. Информационная эпоха и эпоха ВИЧ перемешались и слились воедино, породив эпоху вирусов, информационных и инфекционных. Теперь вы слишком сильно заражены информацией или инфекцией, чтобы по-настоящему быть с кем-то. Вы заходите погостить, а не остаться.

Информационная эпоха переопределяет публичное как совокупность личных сфер. Вы летите на самолете и смотрите в иллюминатор; снаружи лишь облака, и вы не имеете понятия, где находитесь; вы можете быть где угодно, над абсолютно любой точкой земного шара. Более того, ваше представление о том, где находится самолет, отличается от представления вашего соседа. Впрочем, самолет все равно сядет в соответствии с заданным курсом вне зависимости от того, что вы думаете или хотите, — пункт назначения определяет пилот. «Вас приветствует командир корабля…» — а вы лишь внимаете, как ребенок. Информационная эпоха отняла у вас право на контроль за ситуацией и отдала его в руки Другого, как бы его ни называли: Бог, Магия, Корпорация или Правительство. У каждого есть доступ ко всей возможной информации города; получая ее, он сам становится самодостаточным городом. Поведение такого самостоятельного объекта легче канализировать, легче контролировать, ведь у него нет ни желания, ни потребности объединиться с другими самостоятельными и самодостаточными субъектами, чтобы оказать сопротивление такому порядку вещей. Каждый из этих самодостаточных людей, кстати, может носить те самые дешевые часы, которые упоминались в начале статьи. Часы, которые раньше были «Изготовлены в США», теперь «Изготовлены в Корее» или «Изготовлены в Тайване». Сделав информацию доступной и легко передаваемой, а информационные устройства массовыми и дешевыми, электронные технологии привели к размытию государственных границ. Каждая нация связана с другой и пронизывает ее. Однако старые экономические и военные структуры сохраняют свою власть в организации электроники. Один народ доминирует, а другой подчиняется; один народ воспринимает другой либо как захватчика, либо как паразита. Теперь нам, жителям Соединенных Штатов, не нужно ехать в Южную Корею, Южная Корея сама едет в Соединенные Штаты. Южная Корея дешева, ее можно взять с собой. Мы носим ее на запястье в виде наручных часов.

Столкновение электроники и тел способно разрушить структуры информации и города. Каждый бит информации находится под контролем, однако потоки информации смешиваются случайно, и этот процесс нельзя проконтролировать и организовать. Пропаганда одной радиостанции, звучащая из приемника на улице, причудливо переплетается с пропагандой других станций. Продукты теснятся на полках, какой-то из них «выталкивает» соседа из поля внимания, тот своего соседа и т.д. Рекламный постер отклеивается, но под ним обнаруживается другой, который в сочетании с еще держащейся частью плаката рождает новый смысл. Слова на неоновой вывеске растворяются в неоновом фоне. Домашний компьютер заражает вирусной программой множество других компьютеров. Публичное пространство — это воздушное пространство между телами, информацией и другими телами, сочетание электрического тока и сексуального магнетизма. В пространстве кружится так много информации, так много предметов, так много тел, что вы можете довериться и «на некоторое время» полюбить в этом калейдоскопе что угодно. Нет опасности стать по-настоящему верующим, мужем или женой, — вы в электронном поле, в постоянном движении и в поиске любовных приключений.

Различные аспекты обустройства городских пространств уже давно закреплены за известными дисциплинами: вертикальное — за архитектурой, горизонтальное — за ландшафтной архитектурой, а сети коммуникаций — за инженерным проектированием. Все необходимые виды дизайна в городе уже есть. Для обоснования необходимости новой категории — «паблик-арта», «общественного искусства» — нужно вспомнить об изобретательности собственно «искусства». Паблик-арту придется пробраться, втиснуться, вписаться в существующую городскую инфраструктуру. Modus operandi паблик-арта заключается в произведении ненужных на первый взгляд операций в рамках уже построенного городского пространства: паблик-арт увеличивает вертикальное, отнимает от горизонтального, перемножает и сокращает число коммуникаций в пространстве. Эти операции кажутся излишними; они копируют уже существующее и заставляют его распространяться, подобно вирусу. У паблик-арта есть важная функция — поступать наперекор дизайну. Он может набухнуть, как гнойник, на здании: представьте, к примеру, капсулу, которая пиявкой присасывается к голой стене и дает кров тем, кому никогда не попасть в само здание. Может предстать в виде оврага в парке, где можно по-быстрому перепихнуться или пошептаться наедине. Наконец, паблик-арт преображает не только пространства, в которые человек может войти или втиснуться, но и «пространства», которые выполняют функцию дома в то время, когда человек движется: транспортные средства и одежду. Футболка с принтом — типичный пример такой одежды — одновременно приглашает и к прочтению надписи на ней, и к любованию грудью, которая за надписью скрывается. Целью паблик-арта является общество, инструментами же его могут быть индивиды. Целью является и все пространство, а инструментами могут быть его фрагменты и биты.

Сконструированное пространство существует, потому что ему позволили быть сконструированным. Ему позволили быть сконструированным, потому что оно символизирует некий институт или доминирующую культуру. Размеры архитектурных бюджетов в сотни раз превышают размеры бюджетов на паблик-арт, потому что построенное здание создает рабочие места, производит продукты, предоставляет услуги и увеличивает обороты средств в городе. Паблик-арт заходит через заднюю дверь, как какой-нибудь второсортный гражданин. Вместо того чтобы переживать по этому поводу, паблик-арт может использовать свою маргинальную позицию и выступить от имени маргинальных культур, представить себя в качестве носителя особого мнения, оппозиционной партии. Паблик-арт существует для того, чтобы вносить интригу.

Ролевой моделью для паблик-арта может стать поп-музыка. Музыка — это время, а не место; у музыки нет собственного места, ей нельзя указать на место, она заполняет воздух, но при этом оставляет пространство свободным. Ее modus operandi заключается в том, чтобы быть всюду; вы можете заниматься чем угодно, когда она вас окружает. Ее нельзя потрогать, нельзя ни обойти, ни пройти сквозь нее; это музыка проходит сквозь вас, оседает у вас внутри. Достаточно вспомнить о песне, которую невозможно выкинуть из головы. Однако в мире так много голосов, так много песен, и все это многообразие нужно хранить в голове одновременно. Вы идете по улице и слушаете одну песню на плеере, в это время другая песня доносится из магазинного динамика, еще одна — из открытого окна, и еще одна — из проносящейся мимо машины, а потом другая — из другой машины, а потом еще, и еще, и еще. Такая музыкальная мешанина рождает мешанину культурную; разумеется, поп-музыка наживается на торговле культурами национальных меньшинств, однако в то же время она их «открывает», позволяя им испытать новое рождение и влиться в доминантную культуру на правах меньшего брата. Музыкой 70-х был панк; музыкой 80-х — рэп. Обе эти музыкальные культуры несли четкую идею: ты тоже можешь. Профессиональные студии звукозаписи не нужны, создавать музыку может кто угодно, в гараже или дома. Основная идея панка: делай, как можешь, и повторяй до тех пор, пока все вокруг не сойдут с ума. Основная идея рэпа: если кто-то, у кого есть средства и возможности, записал трек — присвой, сделай ремикс; пленка стоит гроши, а воздух абсолютно бесплатен. Их общая идея: действия — ничто без слов, так раскрывай же рот и высказывайся, держи руки свободными, а глаза широко открытыми, держи нос по ветру и будь легок на подъем, встряхнись, и раскачать этот мир тоже не забудь.

Бойтесь плееров.