МОНОЛОГ


МИНИСТРА


Евгений Ткаченко — о том, как управлять образованием
в условиях кризиса и больших перемен

Текст: Ксения Донская
Фотографии: Андрей Носков; личный архив Евгения Ткаченко
Монолог министра
БЛОК С ОБЛОЖКОЙ ДЛЯ МОБИЛЬНОЙ ВЕРСИИ
Евгений Ткаченко — о том, как управлять образованием в условиях кризиса и больших перемен
«Выпуск-90» — это спецпроект «Теорий и практик» и Фонда Егора Гайдара о том, как за 10 первых лет в России изменилось образование и как оно меняло людей.
Закон «Об образовании», который Россия приняла в 1992 году, был признан ЮНЕСКО самым демократичным и прогрессивным образовательным документом того времени. В нем не только гарантировали бесплатное для всех общее образование, но также отмечали, что его надо адаптировать к особенностям развития и уровню подготовки детей. Прямо в документе было прописано, что государство готово помогать способным ученикам, в том числе с учебой за границей. В законе официально объявили свободу в образовании: школы и вузы получили самостоятельность в выборе программ, учебников и системы оценок.

Параллельно с этим по всей стране бастовали учителя, становилось все больше сирот и малообеспеченных семей, а регионы старались выжить любыми способами. В этих условиях, уже через несколько месяцев после того, как новый закон вступил в силу, Министерство образования возглавил бывший ректор Свердловского инженерно-педагогического института Евгений Ткаченко — он занимал эту должность с 1992 по 1996 год. Для спецпроекта T&P и Фонда Егора Гайдара «Выпуск-90» мы поговорили с ним о том, каково было менять систему образования, когда денег не хватало даже на буквари.

Вступление
Меня пригласили работать в министерство в августе 1992 года, но я сразу отказался. Я был ректором Свердловского инженерно-педагогического института, единственного в своем роде вуза. Наши выпускники занимались подготовкой рабочих кадров в системе профтехобразования страны. В создании института участвовал Борис Ельцин, поэтому мы с ним были хорошо знакомы.

Мне было достаточно ясно, что и как надо исправлять в системе образования, но уезжать не хотелось: ректорская работа интересная, необычная, и мы многое делали впервые. Например, первыми в стране стали выдавать документы, которые признавались международным сообществом, наши ребята получали право работать в 68 странах.

После моего отказа Геннадий Бурбулис [госсекретарь при президенте] и Эдуард Днепров [действующий министр образования] сделали дальновидный ход: меня отправили на три недели в Соединенные Штаты. У нас была группа из восьми человек: четыре ректора и четыре руководителя региональных управлений образованием. Мы посмотрели, как там учат. А чем Америка удивительна и интересна: наша школа на порядок сильнее американской, а наши вузы на порядок слабее. И во время поездки я увидел, что, во-первых, по многим позициям мы спокойно можем их опережать, а во-вторых, что там есть чему учиться. Кроме того, я еще более упрочился в мысли, что западные модели образования нельзя механически переносить в Россию, у нас не может быть никаких тотальных подходов, невозможно в Магадане и Чечне учить детей одинаково. И, вернувшись, я согласился.

Забастовки
Когда я пришел, в стране финансово-экономическое положение было аховое: у нас в бюджете резервов бывало всего 20–30 миллионов долларов, а долг на 1993 год был больше 60 миллиардов. Учителя в некоторых регионах до полугода не получали зарплату, один из главных вопросов был «Чем платить, как быть дальше?».

Конечно, правительство и президент о забастовках учителей знали. Бывало, что и на совещаниях в правительстве эта проблема обсуждалась, но, честно говоря, руководству было не до того: вопросы войны и мира, вопросы сохранения государства, вопросы голода в стране на тот момент были гораздо важнее. Я особенно не надоедал. Хотя Борис Николаевич и Виктор Степанович [Черномырдин] меня всегда поддерживали.

Я часто ездил по стране, в год получалось до 48 командировок — каждую неделю. За все время на посту министра у меня не было ни одной свободной субботы, и часть воскресений были также заняты. Несколько раз вылетал на места забастовок. Например, поступили из Калмыкии жалобы: три месяца зарплату учителям не платят. Лечу туда. Сначала мне показывают сельские школы. Во время осмотра вижу: вдали одноэтажная построечка, тоже школа, а вокруг люди что-то лепят, мажут. Я говорю: «Подъедем туда». Местный министр образования что-то не очень хочет, но я настаиваю. Подъезжаем: женщины, которые стены красили, нас увидели и давай возмущаться: «Мы учителя, вы посмотрите, чем мы занимаемся: через три дня 1 сентября, а мы все сами ремонтируем». Я говорю: «Давайте так: завтра будет актив, приходите, мы с вами поговорим». А когда (завтра) я зашел в зал: в зале человек 200–300, и меня внезапно встречали аплодисментами. «Ничего себе, — думаю, — а казалось бы, разорвать должны». Оказывается, в течение дня президент Калмыкии Илюмжинов нашел деньги и выдал
зарплату. Аналогичных примеров было много.

Тем не менее удивительная вещь: при той сложной ситуации, которая тогда была, учитель бежал на работу, потому что получил свободу, для него вдруг стало реальным проявить себя в новых формах учебного и воспитательного процесса.
Деньги
Добывать деньги на образование было не просто сложно, а очень сложно. Даже те показатели, которые были заложены в плане, всегда зависели от стоимости барреля нефти, поэтому бывало, что нам и запланированных средств не доставалось. Но иногда чего-то и добивались.

Например, один раз (где-то в 1995 году) России удалось продать довольно большое количество платины на огромную сумму — более 500 миллиардов рублей. А у нас в то время много было сложностей с детскими домами, много беспризорников и социальных сирот, речь шла о сотне тысяч.

И мой вице-премьер Яров предлагает: «А давай попробуем сейчас перехватить Черномырдина, чтобы деньги, которые президент выбил, направить тебе на сирот». Черномырдин как раз возвращался из командировки. И вот вечером мы сидим в кабинете, ждем, когда приземлится самолет. Потом примерно в час ночи звоним ему в машину: «Виктор Степанович, а что если мы деньги на сирот направим?» Черномырдин отвечает: «А что, давайте». Мы составили распоряжение и успели в Минфин раньше представителей других министерств: туда все бежали практически наперегонки со своими просьбами. Нам выдали третью часть этих денег, остальные средства так и не отдали, даже несмотря на распоряжение Черномырдина. Но я все равно очень обрадовался, написал благодарственное письмо от имени сирот России.

И довольно часто так было. Нужно понимать, что в то время Минфин не переводил поддерживающие средства на Министерство образования. Он мимо нас переводил эти деньги. Бывало, что они якобы выделялись, но уходили в неизвестном направлении. Приходилось как-то выкручиваться.

Временами денег не хватало ни на что, даже на буквари. Как сейчас помню: один день содержания футбольной команды «Алания» стоил как буквари на всю республику. Но нет, футболисты были, букварей не было. Тогда нам приходилось на уровне министерства обсуждать, как продлить хорошим учебникам жизнь, мы продумывали систему передачи книг, например, от третьего класса второму, как подклеивать книги и так далее.

Конечно, помогали различные фонды — правда, выделяли они не такие уж большие деньги, но зато всегда решали какие-то конкретные задачи, и перед ними нужно было обязательно отчитываться. В 1992–1994 годах деньги выделяли в основном иностранцы, наших практически не было.

За счет западной помощи, например, улучшалось техоснащение некоторых классов. Тут нам голландцы очень помогли. Причем что творилось: они, скажем, везут оборудование для школы в город Видное Московской области, и вдруг мне звонят: «На таможне не пропускают голландское оборудование, требуют оплаты налога». Голландцы даже со своими мастерами и отвертками едут поставить нам всю технику «под ключ», а мы с них налоги требуем. Я позвонил министру таможни, он выдал персональное разрешение. Иначе голландцы могли бы и обратно уехать. Типичный случай.

Мы даже в командировки, стыдно признаться, летали за счет принимающей стороны. Правда, мы за рубежом — от Японии до США — всегда проводили лекции или встречи, то есть отрабатывали. Билет на самолет и содержание в гостинице — это мелочь по сравнению с тем, перед какой аудиторией выступаешь и что говоришь. Говорили в основном о реформе российского образования. И после каждого выступления — без исключения — ко мне была очередь: чем, как и, главное, кому помочь (чтобы деньги не шли мошенникам).
Бизнес
Изначально у нас было одно-единственное издательство «Просвещение», которое занималось печатью учебников. Им руководил Дмитрий Дмитриевич Зуев — очень активный человек, и все бы хорошо, но он был монополист, всем диктовал свои условия, а так нельзя. И мы решили провести разгосударствление. То есть пусть и «Просвещение» остается, но и другие издательства пусть начинают работать — распределим учебную литературу между ними. Как он сопротивлялся, представить невозможно, но мы его просто-напросто вынудили.

И вот тогда создали «Дрофу» и другие издательства, всего около десяти. Теперь появился выбор, и это было важно с точки зрения цен на учебники, их содержания, связи с потребителем. Теперь можно было послушать учителей, узнать, что им нужно. Издательства стали ориентироваться и на эти вещи в том числе, а не только на государственный заказ, и я в этом видел абсолютно спокойное направление демократического развития системы образования.


Сепаратизм
В начале моей работы на посту министра остро стояла проблема сохранения единого образовательного пространства страны. Если распался Союз, то могла распасться и Россия, к этому уже были предпосылки. Например, возникла идея создания Уральской Республики, а в Татарстане в 1992 году провели референдум о суверенитете и заговорили о том, что Татарстан не внутри России и не вне, а рядом с Россией. Соответственно, на законодательном уровне русский язык вытеснялся из учебного процесса. Причем не только из школьного, но и из вузовского образования.

Или еще пример: февраль 1993 года, в Якутию на международную конференцию прилетел вице-президент ЮНЕСКО Колин Пауэр. И президент Республики Михаил Николаев от него в жесткой форме требует отдельного представительства Якутии в ЮНЕСКО. На что ему Пауэр говорит: «Подождите, вы же Россия! А Россия у нас представлена». — «Нет, я хочу отдельно! Вы не понимаете национальной политики».

И вот в этих условиях нужно было думать не только о сохранении единого образовательного пространства, но и о сохранении единства страны. Для этого мы создали базисный учебный план.

Мы решили разделить его на три части: федеральную, региональную и школьную. На федеральную, одинаковую для всех, отвели где-то 55–60% времени. Она позволяла детям получать единый базовый набор знаний, чтобы они могли спокойно переезжать хоть из Камчатки в Калининград, хоть из Чечни в Мурманск, приходить в новую школу и спокойно учиться дальше.

Затем шла региональная часть, на нее выделялось 30–35% времени, как раз в нее входила история родного края или республики, изучение местного языка. Такое решение многих утихомирило, перестали драться и ринулись работать в условиях новых возможностей.

И, конечно, очень важна была третья компонента, школьная, в рамках которой работали не только школьные кружки (сейчас это относится к дополнительному образованию). Я вообще был сторонником того, чтобы дети учились пять дней в неделю, а в субботу приходили в школу на занятия по выбору: танцы, футбол, шахматы — все что угодно. Я часто говорил, что для меня дополнительное образование важнее обязательного. Потому что на обязательное человек хочет не хочет, но идет, а дополнительное выбирает в соответствии со своими интересами. И тут нам, конечно, очень помог закон 1992 года [«Об образовании»], благодаря ему мы заговорили о том, что у нас должно быть личностно ориентированное обучение, воспитание, развитие. Мы переходили от тотальной одинаковой работы со всеми к разнообразию, от одного учебника к вариативности, и это, конечно, сложная задача, ее одномоментно нельзя решить, поэтому тот же базисный план мы вводили постепенно, процесс занял несколько лет.
Социальные сироты
Мой предшественник Эдуард Днепров провел в правительстве постановление о передаче учреждений профтехобразования с федерального на региональный и местный бюджеты. Это был категорически неправильный ход, который привел бы к полному разгрому профтехобразования и подготовки рабочих кадров.

Когда я пришел, тут же начал отменять сопутствующие постановления, то есть у нас сразу возник конфликт с Днепровым. Он написал на меня жалобу Ельцину, что я не провожу линию на развитие образования, что отвергаю западный опыт. Видно, забыл, что с Ельциным я работал и он давно меня знал. Днепров шел по западной линии: там считали, что социальная функция профтехобразования мешает готовить профессионалов. Но ведь на Западе в те времена не знали, что такое «социальный сирота», а у нас их были сотни тысяч: безотцовщина, малоимущие и неблагополучные семьи. Таким детям не хватало питания и внимания, а профтех давал и то и другое: и кормил, и мастера производственного обучения часто совершенно гениальные были, блестящих ребят воспитывали.

Для меня тема передачи училищ на местные бюджеты была болезненной. Я же понимал, чем это все закончится: дети пойдут на улицу и даже в разбойники, и рабочих не будет. Потому что когда училища передавали на местный уровень, то часто оказывалось, что они никому не нужны в условиях безденежья. Губернаторы говорили: «Мне не нужно ни одного училища; если заводам надо, пусть берут». А заводы остановились, заводов нет! Все закрывается, пошла охота за землями и зданиями, за материальной базой училищ, а детей на улицу.

И вот тогда мы дважды специально встречались с Егором Тимуровичем [Гайдаром], поговорили. Я ему объяснил, что в некоторых регионах эта мера, может, и пойдет на благо: например, в Ханты-Мансийском округе — северяне же достаточно богатые, им, может, на региональном уровне даже лучше, чем на федеральном. Но есть и нищие регионы, поэтому нельзя такую реформу проводить для всех. И Гайдар отменил свое постановление в декабре 1992 года. Вдуматься только: чтобы премьер-министр через три месяца отменял собственное постановление! Но он пошел на это.
Приватизация
Когда я вступил на пост министра, закон о приватизации образовательных учреждений уже готовился, над ним работало Госкомимущество, возглавляемое Анатолием Чубайсом. В 1994 году закон должен был вступить в силу. Предполагалось, что будет приватизировано все: от детсадов до вузов.

Я был категорически против: страна к такому шагу была не готова, не было ни опыта, ни умения, а главное, приватизация заводов уже кое-что показала, да и сколько мошенников в то время было. У меня была четкая позиция: общее среднее образование должно быть бесплатным, доступным и массовым. А если бы провели приватизацию, мы бы не смогли этого обеспечить.

На одном из заседаний правительства мы вступили в дискуссию с Чубайсом. Я говорю: «Образовательная общественность этого не примет, этого категорически нельзя делать». Он отвечает: «Подождите, Евгений Викторович, скажите: Сахалинский пединститут — ваш? Так вот, мы неделю назад проводили совещание проректоров вузов страны, и проректор Сахалинского пединститута выступил за приватизацию. Так что, Евгений Викторович, дорогой, вы не имеете права говорить не только от имени страны, но даже от имени своей отрасли». Это на заседании правительства я вот такое получил.

После я к Чубайсу поехал и мы с ним прилично побеседовали, я объяснил ему свою позицию, он начал колебаться. И я предлагаю: «Давайте проведем эксперимент: опубликуем проект закона о приватизации и пообсуждаем его в стране. Вы же ни разу так не делали». Чубайс согласился, и мы опубликовали проект закона в «Учительской газете» и в «Известиях». Получили тысячи откликов. И ни одного «за» приватизацию.

Все это мы ему показали, он подумал и согласился. А позже расформировал управление приватизации образовательных учреждений в Госкомимуществе, которое сам же и возглавлял.

А далее мы внесли в Государственную думу предложение о введении моратория на приватизацию образовательных учреждений на три года, что реально остановило в стране несвоевременные процессы.
Частное образование
Когда я пришел в 1992 году, в Министерство образования сразу же начали поступать обращения относительно открытия частных школ. Министерство считало, что мы будем помогать всем и во всем, кроме двух пунктов: финансирования и зданий. Государственным школам в то время не хватало средств на зарплаты учителям, 35–40% школ работали в две-три смены. При этом министерство было не против частных школ, они даже были нам нужны: в них работали, как правило, лучшие учителя, была побольше зарплата, и 8–12 учеников в классе, а это значит, что можно было отрабатывать другие методики работы и лучшие из них потом передавать в обычные массовые школы.

С высшим образованием все было еще сложнее. В Советском Союзе существовало 900 вузов. Когда мы разрешили частное образование, начали создаваться частные университеты, институты и так далее — в 2000-е годы у нас их стало уже больше 4 тысяч. И число студентов в России дошло до 6 миллионов, хотя во всем СССР было 2,5 миллиона. Жителей в стране в два раза меньше, а студентов — в три раза больше!

И поскольку у нас много проходимцев и просто случайных менеджеров, в конце 90-х годов наоткрывали всяких представительств, филиалов институтов в подвалах, в неприспособленных помещениях — вузов, которые не имели ни нормального кадрового состава, ни площадей, ни материальной базы. Обычно говорили так: «У нас преподаватели-совместители», то есть совмещают работу в нескольких местах. И вот уже чуть ли не в деревнях есть филиалы каких-то вузов, а студенты туда раз в год приезжают или даже не приезжают, а просто автоматом получают зачеты, то есть никакого образования. Шла торговля дипломами в массовом порядке. Поэтому в целом, конечно, качество высшего образования у нас резко понизилось. Хотя отдельные точки роста, безусловно, были, и были настоящие университеты.
Визит английской королевы
Королева Елизавета приезжала в Россию в 1994 году. В программе было в том числе посещение 20-й школы, где была хорошая языковая подготовка.

Мы с директором заранее обговорили все детали. И вот наступает день визита, и, как всегда у нас бывает: к ее приезду покрасили забор в зеленый цвет, а краска высохнуть не успела, к нему зрители поприлипали, ругаются. Ну, это наш стиль.

Прибывает Елизавета с мужем, народ аплодирует за этим самым забором, она выходит из машины, мы ее встречаем с директором, а он молчит. Я говорю: «Ну давай!» — а он в оцепенении. Уже принц Филипп из машины вышел, а директор все молчит. Я взял ситуацию в свои руки и говорю: «Your Majesty, excuse me, позвольте представить, это директор школы, он очень волнуется, позвольте сопровождать вас начну я». Пошли. И вот удивительная вещь: заходим в холл школы, там полно народу, и стоит мертвая тишина. Идем по коридору — опять тишина. Что такое, даже неудобно как-то.

Поднимаемся по лестнице, вдоль стен дети стоят, тоже молчат, я им говорю: «Говорите хоть что-нибудь!» — молчат. Заходим в компьютерный класс, там дети стоят возле компьютеров. Подходим к парню: «Ну что, что ты тут делаешь, рассказывай!» Оцепенение. И вдруг рядом с ним девочка заговорила смело и бегло. У них с королевой завязался настоящий разговор, и с этого момента напряжение спало.

Потом мы пошли в школьный театр. Заходим, и там снова — что такое! — тишина полнейшая. И вдруг в этой полнейшей тишине раздается разочарованный детский голосок: «Ой, и без короны!» И смешок в зале.

На третий день визита Елизаветы в ее честь был прием у президента в Грановитой палате Кремля. Когда я подошел к королеве, она вдруг мне говорит: «Мне очень понравилось то, что вы нам показали в школе. И спектакль понравился, я вам благодарна за все». И вдруг спрашивает: «Скажите, а что сказал ребенок, когда мы зашли в зал?» У королевы столько встреч за эти дни было, а она услышала разочарование в голосе девочки и запомнила это! Я отвечаю: «Она сказала: «Ой, и без короны». Как засмеялась королева!

Кстати, она хороший подарок сделала школам России: несколько тысяч папок с картой Англии и рассказами об Англии на английском языке. Часть их я держал в министерстве и раздавал по специализированным школам и вузам, где есть кафедры английского языка. Все равно бы всем не хватило.
Queen Elizabeth II Chats with Children & Teacher at school in Russia
архивное видео
Религия
С патриархом Алексием мы обсуждали проблемы православия в школе. Я ему сказал, что если и создавать православные школы, то только негосударственные: министерство против того, чтобы вводить православное образование в государственную школу. Но мы с ним договорились, что по выходным возможно для детей проводить какие-то необязательные встречи с представителями церкви. Я подчеркнул, что эти встречи должны быть не обращением в религию, а рассказом о ней, о том, какую роль она играет в истории нашей страны. И, конечно, встречи не должны были быть анонимными, нам было важно знать, кто этого выступающего направил. И еще на такие встречи — вне расписаний занятий — нужно было согласие администрации школы и родителей. В отдельных школах это и было организовано. Мы особых рекомендаций по этому поводу не давали, но и не запрещали.

Духовенству тоже надо было свои кадры готовить, но этим они уже сами занимались: открывали частные православные гимназии. И сирот туда стали брать, и детей из незащищенных семей. Конечно, ребенка обращали в веру, но ведь при этом они из человека сложной судьбы формировали надежного гражданина, что важнее всего.

Кроме того, важно было защитить все школы России от любого вида сектантства, которое тогда достаточно организованно пыталось прорваться в наши образовательные учреждения. В этом вопросе у нас с патриархом было полное взаимопонимание.

Выборы
Перед президентскими выборами 1996 года в образовательных кругах произошел раскол, и, хотя мы давали указания, чтобы работники образования поддерживали кампанию «Голосуй, или проиграешь» и голосовали, конечно, за Ельцина, не везде получали поддержку. У интеллигенции, науки и образования всегда на все свое мнение. Другой вопрос, можно ли в этих разногласиях найти компромисс.

Помню, был май-июнь 1996 года, мне из Твери сообщают, что какой-то учительский актив против Ельцина. Я — в машину, и туда. Говорю, назначайте мне встречу с журналистами и с учителями. Полный зал журналистов, они мне говорят: «Вы знаете, что по данным опросов за Ельцина всего три процента населения?» Я отвечаю: «Не знаю и не поверю в это, но пусть будет так. Если не я, то кто еще вам про него расскажет? Я знал его и сотрудничал с ним десятилетия». Отвечал на вопросы из зала столько, сколько потребовалось. Все прошло хорошо, и Тверь, кстати, нормально проголосовала.
Эпилог
Я продукт советской эпохи. Единственный в семье из пяти человек получил высшее образование: у сестер по семь-девять классов, техникум. Мы росли без отца, мама крестьянка, не умела писать, мы на земле работали, все сами. Мне всегда везло на выдающихся людей. Только благодаря учителям в школе стал человеком, получил медаль. Дальше был физтех, учиться у сотрудников школы Курчатова дорогого стоит.

После этого была очень интересная двадцатилетняя работа в Уральском университете, повышение квалификации в МГУ, заграничная учеба — снова замечательные люди вокруг, интереснейшая работа ректором и руководство учебно-методическим объединением страны по инженерно-педагогическому образованию, включая уже и страны СЭВ. И как-то так я вырос до первого руководителя образованием страны.

Повторяю, я продукт Советского Союза, а возвращаться в него не хочу. Сейчас, в России, я бы таким не стал, но возвращаться все равно не хочу. Из-за однотипности, одинаковости, приказного характера жизни, отсутствия воздуха свободы.
«Выпуск-90» — это спецпроект «Теорий и практик» и Фонда Егора Гайдара о том, как за 10 первых лет в России изменилось образование и как оно меняло людей.
Закон «Об образовании», который Россия приняла в 1992 году, был признан ЮНЕСКО самым демократичным и прогрессивным образовательным документом того времени.

В нем не только гарантировали бесплатное для всех общее образование, но также отмечали, что его надо адаптировать к особенностям развития и уровню подготовки детей. Прямо в документе было прописано, что государство готово помогать способным ученикам, в том числе с учебой за границей.

В законе официально объявили свободу в образовании: ни местная, ни федеральная власть не могли вмешиваться в учебный план, а школы и вузы получили самостоятельность в выборе учебных программ и системы оценок.

Параллельно с этим по всей стране бастовали учителя, в республиках пытались запретить русский язык, становилось все больше сирот и малообеспеченных семей, а регионы всеми способами старались выжить.

Для спецпроекта T&P и Фонда Егора Гайдара «Выпуск-90» мы поговорили с бывшим министром образования Евгением Ткаченко, который пришел на эту должность через несколько месяцев после принятия закона и возглавлял министерство с 1992 по 1996 год, о том, каково было менять систему образования, когда денег не хватало даже на буквари.

ИНТРО БЛОК ДЛЯ МОБИЛЬНОЙ ВЕРСИИ
Свердловский инженерно-педагогический институт был открыт в 1979 году, Ельцин в это время занимал должность первого секретаря Свердловского обкома КПСС. Как рассказывается на сайте университета, он открывал торжественное собрание в честь создания нового вуза и активно участвовал в его жизни, регулярно проводил встречи с преподавателями и студентами.
Несмотря на то что уже через два года работы Евгения Ткаченко ректором, СИПИ был утвержден ведущим вузом в области инженерного образования, набирать студентов в начале 90-х было непросто. По словам следующего ректора вуза Геннадия Романцева, конкурса при поступлении не было: «Дело доходило до того, что наши представители ездили на вокзал агитировать поступать в СИПИ ребят, которые не прошли конкурс в другие вузы».
Сначала около месяца Евгений Ткаченко работал первым заместителем министра образования Эдуарда Днепрова. Именно Днепров был идеологом реформы и разрабатывал закон «Об образовании», но уже через несколько месяцев после того, как закон вступил в силу, он ушел в отставку (но еще некоторое время был советником Бориса Ельцина по вопросам образования, а потом занялся научной работой).
В 1991 году внешний долг России был почти 68 миллиардов долларов, а к 1993 году уже больше 112 миллиардов — после распада СССР Россия взяла на себя долговые обязательства бывших советских республик.
По данным Росстата, в 1995 году в России было более 117 тысяч детей, которые остались без попечения родителей (в 1990 году их было в два раза меньше: чуть более 50 тысяч). В интернатах и детских домах находилось более 140 тысяч детей.
К 1996 году учебники, помимо «Просвещения», начали выходить еще в восьми издательствах. К работе подключились местные типографии — так было дешевле доставлять книги в региональные школы. Но в разных регионах обновление фонда учебников шло с разной скоростью, некоторые издательства завышали цену, а иногда учебники (которые должны были быть бесплатными) продавали в магазинах.
После распада СССР о желании отделиться говорили не только республики Северного Кавказа, но и Татарстан, Дальний Восток, Урал, Якутия. Часто, помимо суверенитета, хотели еще и отказаться от русского языка. Так, в 90-х в Туве единственным государственным языком признали тувинский, а Якутия в качестве рабочего ввела английский. В 1992 году татарский язык в Татарстане получил статус государственного — он стал обязательным за счет сокращения часов, выделенных на уроки русского.
Базисный учебный план — это документ, на основе которого каждая школа составляет свой учебный план. В нем прописано, какие предметы в каком классе должны быть в программе, сколько часов на них отвести, а также общее число учебных часов в неделю (для обязательных уроков и занятий по выбору) и нагрузка учителя.
Эдуард Днепров считал, что система профобразования в России была плохо приспособлена к местным рынкам труда и усугубляла безработицу. Поэтому с 1990 по 1992 год в 13 регионах проводился эксперимент — почти 1500 ПТУ (всего их было около 4500) перевели на местное финансирование. В результате все учреждения было решено разделить на четыре вида: государственные (финансируются из федерального бюджета), региональные (из местного бюджета), отраслевые (существуют за счет предприятий, при которых и размещаются), негосударственные (смешанное финансирование).
Постановление правительства о том, что с 1 января 1993 года ПТУ будут финансироваться из региональных бюджетов, вышло в октябре 1992 года. По версии Эдуарда Днепрова, отменил его Верховный Совет: «Переданные на места ПТУ были возвращены на федеральный бюджет. На этом бюджете они и продолжили до 2004 года влачить нищенское состояние распада и полураспада».
К весне 1995 года более чем в 50 регионах России зарплата учителей была примерно на уровне прожиточного минимума. В министерство постоянно поступали письма и телеграммы о задержках выплат, учителя устраивали забастовки и голодовки. Самые крупные акции прошли в Иваново (осенью 1991 года более 3 тысяч учителей не проводили уроки 40 дней), Кемеровской области (в апреле 1992-го не выходили на работу около 17 тысяч педагогов), в Томске (в мае 1992 протестовали 48 школ).
Читайте все:
© 2009—2017 Теории и практики. Использование материалов сайта «Теории и практики» разрешено только при наличии активной ссылки на источник. Все права на изображения и тексты принадлежат их авторам.
Made on
Tilda