С обретением алфавита для
народа, даже крошечного, начинается путешествие. В будущем его ждут напечатанные романы и стихи, газеты и концертные программы, рукописные семейные и любовные письма, ожесточенные дискуссии и плакаты, протоколы заседаний, сценарии переложений Шекспира для театра и мыльных опер для телевидения, расписания паромов, извещения о рождениях и смертях. А однажды, может быть, и законы. […]
Работа, которую делает Вольфганг Фойрштайн для лазов, одновременно поражает и трогает тем, что он, на первый взгляд, кажется выходцем прямиком из европейского прошлого. Он шаг за шагом повторяет тот процесс создания «современных наций» из народных культур, который первым
обрисовал Иоганн Гердер* в 1770-х годах и которому предстояло сформировать политическую программу большинства центрально- и восточноевропейских революций на последующие полторы сотни лет.
Гердер в своем «Трактате о происхождении языка» (1772) предложил диалектическую философию социального развития, в котором язык — посредник, примиряющий в себе естественное «чувство» и человеческую «рефлексию», — является самой могущественной движущей силой. […]
После завершения Французской революции идеи Гердера, популяризованные, переработанные и часто очень упрощенные, влились в главное течение европейской радикальной мысли и прежде всего способствовали формированию политической программы национализма. У европейских интеллектуалов не было сомнений насчет того, где именно должно было закончиться это путешествие с алфавитом. Обретя грамоту и культурное самосознание,
Volk двигался к
«национальному единству», результатом которого должно было стать учреждение независимых национальных государств. Именно в этом духе действовали Франтишек Палацкий, который привел к единому стандарту чешский язык и воссоздал чешскую историю, Вук Караджич, который перебрал сокровищницы слов, чтобы выделить единый сербскохорватский язык, или Дуглас Хайд, основавший в конце XIX века Гэльскую лигу, чтобы «деанглизировать» Ирландию.
Эти интеллектуалы были «изготовителями»
наций, часто и не в одном смысле этого слова. Используя крестьянскую речь и устную традицию как фундамент, они возводили на самом деле совершенно новые модели политического сообщества, специально подогнанные под современный мир национальных государств. Их патриотическая потребность найти новые утерянные героические эпосы (и тем самым, согласно Гердеру, узаконить весь национальный проект) иногда брала верх над честностью. […]
С тех пор интеллектуальный мир изменился почти до неузнаваемости. Национализм по-прежнему процветает, как в чистосердечной, прогрессивной форме революций 1989 года, так и в виде геноцида, которым сопровождался захват земель в Боснии и Хорватии. Но старое его основание, заложенное Гердером, было дискредитировано. […] Понятие этнической принадлежности и теперь, через 50 лет после поражения европейского фашизма, по-прежнему представляет собой минное поле. Большинство исследователей национализма перестраховываются, предполагая, что «этнос», как они это уклончиво называют, существует лишь как субъективное убеждение: воображаемое чувство общности, которое обычно подразумевает единый язык, религию или веру в некое общее биологическое происхождение, но пропорции их могут широко колебаться.
Если бы к этому нечего было добавить, Вольфганг Фойрштайн представлял бы собой просто анахронизм. Он был бы последним гердерианцем, последним европейским интеллектуалом, изобретающим нацию. […] Однако добавить к этому можно очень многое.