С учебой у меня с самого детства все было непросто. Я сменила восемь школ: родители все время переезжали из Москвы в Петербург и обратно. Мы с моей сестрой, естественно, следовали за ними. У нас было только одно условие: мы не возвращаемся в те школы, из которых ушли. Справочник школ Петербурга и Москвы стал для нас почти что сказками Пушкина. Это было отдельное удовольствие — посредине учебного года найти в меру дурацкую школу, в которой мы на этот раз будем учиться. Трагедии никакой не было — наоборот, это было таким странным приключением. Ну вот, посмотрим, что там еще новенького. В этом, конечно, были и минусы — к школьному образованию я никогда не относилась серьезно. С самого детства я знала — хочу быть писателем или актрисой. Тогда мне не приходило в голову, что при желании два или несколько занятий можно совмещать. Нужно было сделать драматический выбор и как будто раз и навсегда решить свою судьбу. Так что два эти желания во мне страшно боролись. У моей мамы актерское образование, и она, кажется, готова была костьми лечь, только бы я не пошла в театральный. И вот, маме на радость, я влюбилась в мальчика из Петербурга. И мама аккуратно спрашивает: «И что же — ты теперь будешь поступать в театральный в Петербурге?» Я говорю: «Конечно, нет. Я буду поступать здесь во МХАТ». — «Да? Ну, ты подумай хорошенько, все-таки отношения на расстоянии — это непросто, а тут… пять лет». Это, конечно, шутка, мама — мой друг. И помогла бы мне, какое бы решение я ни приняла. Но вот так юношеская влюбленность победила стремление стать актрисой. Я поступила на филфак Санкт-Петербургского государственного университета. И до сих пор очень этому рада. Я очень люблю русскую филологию, поэтому мне важно было поступить именно на русское отделение. Так и случилось.

Сначала я думала пойти в аспирантуру, хотела заниматься наукой. В университете я занималась ритмической цитатой: когда один поэт заимствует у другого не рифму или не только рифму или отдельную метафору, но весь ритмический рисунок стиха. Для меня до сих пор это очень важная и интересная тема. Но, видимо, мои академические стремления были не так сильны — в аспирантуру я не пошла, а вместо этого совершенно случайно устроилась работать на телевидение. Я с детства обожала кино, в университете и после смотрела кучу фильмов. «Новую волну», Бергмана, Тарковского. Один мой друг, когда мне было лет двадцать, объяснил мне, что для кино одинаково важны и фильмы Бергмана, и, например, комедия «Тупой и еще тупее». Мы с ним посмотрели «Тупой и еще тупее» раз, наверное, десять. И это перевернуло мой мир. Конечно, я мечтала заниматься кино, но никакого специального образования в этой области у меня не было. В какой-то момент я думала поехать учиться в Нью-Йорк, но вместо этого потихоньку начала писать сценарии. И мысль о системной учебе в школе отошла на второй, потом на третий план, а потом исчезла вовсе.

Важными для дела, которым я сейчас занимаюсь, оказались несколько вещей. Все началось с детства. Родители довольно рано начали давать мне читать взрослые книги. Так что мир детских книг странно, причудливо смешивался с миром взрослой литературы. То есть не было такого, что в девять лет я, например, решила, что все, я теперь взрослая и читаю Тургенева, а не «Муфту, Полботинка и Моховую Бороду». Нет, я читала и «Муфту», и «Первую любовь», и «Машеньку» Набокова и «Муми-троллей». До сих пор это детское, сказочное, волшебное — важная составляющая моего мира. Больше всего на свете я боюсь того, что называется «повзрослеть». Мне кажется, людям, которые занимаются творчеством, да и вообще всем людям, лучше вообще не взрослеть.

Еще один важный для меня поворот случился, когда в потоке дурацких школ мне попался совершенно гениальный учитель литературы — Юлий Анатольевич Халфин. Он преподавал в Литературном институте, и как-то судьба занесла его в православную гимназию на окраине Москвы, в район Северное Тушино. Так вот Юлий Анатольевич научил меня читать книги по-новому: внимательно, обращая внимание на детали, на структуру. Как будто плохо видела, а тут мне подарили очки. Это был новый уровень обращения с текстом и прежде всего с языком.

Конечно, филологическое образование сильно помогло мне, когда я начала заниматься сценариями. На филфаке ты читаешь огромное количество книг. И просто на интуитивном уровне начинаешь понимать то, чему учат миллионы учебников по сценарному мастерству: структуру, драматургию, трехактную систему. Еще одно важное умение для сценариста — уметь замечать детали. Настроить свое ухо, оптику глаза так, чтобы видеть все странное, все необычное, все удивительное в обычной бытовой жизни. Как птица летит, как женщина разговаривает, как она одета, почему она так одета, почему она так разговаривает. Подмечать и коллекционировать эти мелочи. Потом когда-то тебе нужно будет выдумывать мир, ты откроешь свою копилку и будешь брать или вдохновляться этими самыми мелочами из реальной жизни. В этом мне помогла журналистика — я много лет работала с фактурой и анализировала ее. Естественно, я прочла много профессиональных книжек о том, как устроен сценарий, о том, что такое кино, что такое монтаж. Но, мне кажется, в моем случае куда важнее оказывается набор разных опытов — журналистского, литературного, детского, книжного.

Для меня самообразование — это не столько про ум или про знания. Это про постоянное осмысление мира вокруг. Мне кажется, чтобы не закостенеть, не заморозиться в какой-то неприятной форме, нужно постоянно учиться чему-то новому. Именно это, по-моему, источник какой-никакой внутренней наполненности. Когда мне страшно или грустно, я либо учусь, либо наблюдаю. Если говорить о самообразовании — последовательно, естественно, я больше всего занималась изучением драматургии. Это была настоящая учеба. Или работа. Я много читала, смотрела, разбирала чужие сценарии. Пыталась понять, как сделаны какие-то вещи в том кино, которое меня когда-то потрясло. Начинала я свое с простого, как и все: смотрела, какие книги по сценарному мастерству входят в разные списки. Изучала их. У меня были любимые режиссеры. Конечно же, я понимала, что они что-то написали или сказали о той профессии, которой посвятили свою жизнь. И вот я читала книги Бергмана и интервью Содерберга. Много важного и полезного нашла именно там.

Дальше, как и с любым знанием, происходит цепная реакция: ты читаешь книжку, она классная, в ней тебе советуют другую книжку, ты читаешь ее, в ней ты натыкаешься на какой-то новый для себя фильм, смотришь его, читаешь про режиссера, потом узнаешь, что у него был гениальный монтажер, смотришь, как именно с точки зрения монтажа устроены эти фильмы. И так примерно до бесконечности.

Сейчас мне кажется, что из-за соцсетей мое внимание стало очень рассеянным. Я всю жизнь читала две-три книги параллельно. Сейчас может быть так: у меня у кровати лежит десять книг, я все десять понемножку читаю, параллельно смотрю фильм про Кубрика и видеоурок Вернера Херцога, у меня все это разом открыто в разных окнах на компьютере, и я точечно потребляю информацию из всех источников сразу. Понятия не имею, помогает такой подход моему мозгу или разрушает его. Покажет только время. Читаю про кино, наверное, я чисто статистически гораздо больше. Хотя каждый раз говорю себе, что буду этот подход менять: огромное количество режиссеров или сценаристов записали очень крутые видеокурсы. И это срабатывает на другом уровне. Вот есть курс по истории кино, который сделал Мартин Скорсезе. Ты слушаешь его, но еще и смотришь, как он жестикулирует, хмурится, смеется. И его слова в итоге прочнее оседают в памяти. Эффект от них в каком-то смысле сильнее.

У меня в жизни раньше все было хаотично. Мало того, мне казалось, что хаос — это и есть моя система. Что так правильно — потому что непредсказуемо, а значит — интересно. Но в последнее время я часто думаю о том, что в каком-то виде мне необходима упорядоченность.

Я, например, пытаюсь завести какие-то образовательные привычки. Все время читать хотя бы одну книгу по профессии. Стараюсь смотреть хотя бы один фильм в день или в два дня. Для меня это очень важно. Именно потому что я работаю со словом, мне необходимы визуальные впечатления, они меня вдохновляют. Я знаю, некоторые считают, что для людей, которые делают свое кино, смотреть чужое вредно. Что чужое навязывает образы, но у меня это устроено совсем не так. Для меня анализ чужого кино — это огромная школа.

Я очень хочу научиться классно монтировать, потому что пока мои познания заканчиваются тем, что я могу сложить что-то в iMovie. Монтаж для меня — это настоящая магия, это чувство ритма, это музыка. Люди, которые хорошо монтируют, немного волшебники для меня, именно потому что чувствуют этот ритм, слышат эту музыку. Если говорить о том, чему бы мне еще хотелось научиться, — тут я себе поставила странную цель. Я бы хотела выучить грузинский и японский. Один мой знакомый, когда услышал об этом, сказал: «Удачи, встретимся через десять лет». Я понимаю, что вряд ли буду болтать на этих языках, но они так или иначе связаны с проектами, которыми я сейчас занимаюсь, поэтому мне и хочется вникнуть в эти языки. Уж очень сильное это оружие в понимании мира. Еще я пытаюсь научиться рисовать. Это моя мечта. Я даже стала ходить на занятия, у меня прекрасная, но строгая преподавательница. У нее есть одно главное правило — не пропускать. Потому что рисование — это во многом про постоянную практику, про набить руку. Чтобы почувствовать пропорции, научиться не просто видеть, а переносить то, что видишь, на бумагу, нужно, чтобы рука начала тебя слушаться. Рисовать, рисовать, рисовать. Я из-за разъездов часто пропускала — не знаю, возьмет ли она меня обратно.

Где-то года три назад я заинтересовалась шахматами. В детстве я все время ходила в разные кружки. И вот однажды попросила бабушку записать меня на шахматы. Мне нравилось, как выглядят фигуры, но я понятия не имела, как они ходят. Меня посадили в пару с серьезным мальчиком в очках. Он спрашивает: «Играть умеешь?» Я говорю: «Конечно». — «Ходи». Я взяла какую-то фигуру и походила так, как мне подсказывали мои представления о красоте хода. Мальчик посмотрел на меня, вздохнул и сказал: «Это безнадежно». Именно такие отношения и сложились между мной и шахматами на многие годы. Но потом я стала наблюдать за одним своим другом, который как-то очень заразительно в них играл. Он мне подарил доску, самоучитель по шахматам. И я начала потихоньку учиться. Я долго убеждала себя, что не брошу, по несколько раз в день играла с компьютером в приложении chess.com. В какой-то момент у меня даже стало что-то получаться. Я начала понимать комбинации, думать хотя бы на полтора хода вперед. Шахматы, как мышцы, требуют постоянной тренировки. Я забросила это дело на год, потом открыла приложение и поняла, что проигрываю компьютеру десятый раз подряд. И сдалась. Это правда обидно, я все себе обещаю, что вернусь. Шахматы и математика — это невероятная красота для меня. Красота, которая упорядочивает хаос, оставаясь при этом непредсказуемой.

В последнее время я много думаю о том, как устроен мир. Не метафизически, а буквально. Мои познания тут довольно смехотворны. Я только недавно поняла, как образуются облака. И чем именно грозовые отличаются от обычных. В физическом устройстве мира для меня открывается очень много поэзии. Сколько существует видов птиц, какие волшебные у них названия. Есть, например, птица чечевица, птица поганка, моя любимая — птица глупыш обыкновенный. Недавно я наткнулась на описание книги «Тайная жизнь деревьев», которую только что издали в России. В ней рассказывается о куче удивительных вещей. Например о том, как в лесу около 5 веков назад срубили дерево. И вот на протяжении всего этого времени пень остается живым, потому что соседние деревья снабжают его питательными веществами, чтобы он не погиб, чтобы в лесу не образовалось ненужной лакуны. То есть, по теории автора, лес — это не просто набор отдельных деревьев, это единый организм. Вот такие книги, такая информация, наверное, больше всего меня сейчас завораживает. Как говорят рыбы, о чем думают киты, почему дельфины дают друг другу имена, плачут ли обезьяны, почему облака бывают настолько разной формы. Если бы у меня была возможность, я бы уехала путешествовать и читала бы об этом сутками. Это было бы счастье.