Звук вокруг:
что такое soundscape и иммерсивные пространства


Фото: © Alexey Yurenev
Звуки окружают нас повсюду и воздействуют на человека сильнее, чем кажется. Умелая работа с шумами и музыкой, пространством и его наполнением, новейшими технологиями и законами психоакустики позволяют делать более комфортными общественные пространства и создавать сложные саунд-арт-инсталляции. 16 ноября в рамках конвенции Experimental Music & Art Expo, проходящей под эгидой Kotä Records, состоится дискуссионная панель «Иммерсивные звуковые среды», на которой музыканты, урбанисты, архитекторы и антропологи поговорят о том, как на смену традиционной музыке концертных залов приходят иммерсивные звуковые пространства.
«Есть у нас дома звука для опытов со всевозможными звуками и получения их. Нам известны неведомые вам гармонии, создаваемые четвертями тонов и еще меньшими интервалами, и различные музыкальные инструменты, также вам неизвестные и зачастую звучащие более приятно, чем любой из ваших; есть у нас колокола и колокольчики с самым приятным звуком. Слабый звук мы умеем делать сильным и густым, а густой — ослабленным или пронзительным; и можем заставить дрожать и тремолировать звук, который зарождается цельным. Мы воспроизводим все звуки речи и голоса всех птиц и зверей. Есть также различные диковинные искусственные эхо, которые повторяют звук многократно и как бы отбрасывают его, или же повторяют его громче, чем он был издан, выше или ниже тоном; а то еще заменяющие один звук другим».
Фрэнсис Бэкон, «Новая Атлантида». 1627 год
Термин «soundscape» в обиход ввел Рэймонд Шейфер — канадский композитор, писатель и защитник окружающей среды. Его проект World Soundscape, запущенный при поддержке ЮНЕСКО в конце 1960-х, касался акустической экологии — влияния антропогенного шума на окружающую среду и взаимодействия человека с миром звуков.

Сегодня понятие «soundscape» включает в себя представление не только о звуке как о среде, но и о восприятии этой среды находящимся в ней слушателем. Иными словами, если вас со всех сторон окружает звук, будь то специально написанный многоканальный трек или раздражающий городской шум, то и этот звук, и ваши ощущения можно изучать, описывать, преобразовывать и кардинально менять в рамках дисциплины «soundscape».
Звуки музыки и не музыки
В начале XX века шум перестал быть помехой тишине и музыке и обрел художественную ценность. В то время как изобразительное искусство стремилось запечатлеть скорость несущегося автомобиля и геометрию фабричных труб, музыканты искали гармонию в реве моторов, вое сирен и грохоте заводских цехов. В 1913 году итальянский футурист Луиджи Руссоло опубликовал манифест «Искусство шумов», в котором призвал покончить с симфонической скукой и «вырваться из порочного круга чистых звуков», обратившись к стуку, шороху, дребезгу, — все это, по его мнению, следовало настроить и отрегулировать гармонически и ритмически. Самым масштабным воплощением этих идей стала «Симфония гудков» советского композитора и теоретика музыки Арсения Авраамова, представленная в Баку в 1926 году: город превратился в один большой инструмент, в общем хоре участвовали заводы и фабрики, пулеметы и артиллерия; сам Авраамов дирижировал при помощи сигнальных флажков, взобравшись на вышку.

Арсений Авраамов дирижирует «Симфонией гудков», размахивая двумя горящими факелами. 1923 год
В 1951 году композитор Джон Кейдж оказался в специальной звукоизолированной комнате и услышал два шума, производимые его собственными кровеносной и нервной системами. «Эти звуки будут длиться до тех пор, пока я не умру, — говорил он. — Они будут существовать и после моей смерти. О будущем музыки можно не беспокоиться. Однако такая уверенность возникнет лишь в том случае, если человек предпочтет не те звуки, которые появляются в зависимости от наших намерений, а те, которые возникают сами по себе». Так инструментарий композитора дополнился случайными и «найденными» звуками (здесь вполне уместна аналогия с «найденными объектами» в изобразительном искусстве), а к ним присоединилась тишина, переставшая быть беззвучным фоном и превратившаяся в самостоятельный феномен.

Благодаря развитию технологий к сонму естественных звуков добавились электроакустические артефакты (их, например, использовал в своей «конкретной музыке» француз Пьер Шеффер) и звуки, созданные синтезаторами — сначала аналоговыми и оптическими, затем цифровыми. Наконец, в середине века на сцену вновь вышли природные явления — не только собственно звуки вроде пения птиц или шума дождя, но и особенности распространения звука в различных средах, ритмы и гармонии.

Так за XX век все, что так или иначе воздействует на мозг через ухо, стало объектом для изучения, медиумом для познания мира и инструментом его творческого преображения.
Среда: геометрия атмосферы
«Репетиции показали, что новая музыка (как для магнитофонной ленты, так и для инструментов) лучше воспринимается на слух, когда несколько громкоговорителей или исполнителей рассредоточены в пространстве, а не тесно сгруппированы, — отмечал Джон Кейдж. — Этой музыке не свойственна гармоничность в привычном смысле слова... Здесь мы имеем дело с сосуществованием разных тонов, и центров их слияния множество — это уши слушателей, где бы они ни были». С размещением источников звука экспериментировали многие: например, Карлхайнц Штокхаузен для исполнения одного из своих самых известных произведений «Группы» рассаживал оркестрантов по трем углам зала; одну и ту же мелодию они играли с небольшим сдвигом во времени и в разном темпе, отчего казалось, что музыка блуждает в пространстве.
Карлхайнц Штокхаузен в Кельнской студии электронной музыки. 1994 год
© Kathinka Pasveer / Wikimedia Commons
Воспроизвести все то же самое в записи оказалось сложнее. Можно записать каждую партию в прецизионном качестве (электронные инструменты включая в линию, а аналоговые облепляя пьезодатчиками) и окружить слушателя динамиками, но вместо эффекта сплошной стены почти осязаемого звука получить какофонию. Мозг на раз вычисляет расположение каждого источника по громкости, едва распознаваемому запаздыванию относительно других дорожек, эху и реверберациям, и, чтобы его обмануть, приходится все эти параметры эмулировать. И все равно слушатель вынужден находиться в центре системы и мириться с проседанием звука на отдельных участках панорамы. Для решения этой проблемы в 70–80-х годах британские ученые под руководством математиков Майкла Герзона и Питера Феллгета разработали технологию Ambisonics, позволявшую делать записи трехмерного звука, совместимые с surround-системами, стерео и даже моно, но широкого распространения она не получила.
Иммерсивный звук вообще с трудом поддается масштабированию. Основным стандартом остается стерео (притом что первые стереозаписи появились еще в 1930-е), за массовый многоканальный звук отвечают в основном кинотеатры. Специально созданные звуковые инсталляции демонстрируют порой уникально сложный акустический рисунок, но они всегда сайт-специфичны. Работа со звуковым ландшафтом требует внимания ко множеству деталей как минимум потому, что звук по-разному звучит в разных пространствах; он отражается, преломляется, рассеивается и смешивается с другими звуками. Однако среда — это не только набор физических параметров; идет ли речь о шумной городской улице или концертном зале, плавучей платформе посреди лесного озера (Raymond Murray Schafer, Music for Wilderness Lake, 1979) или подводном спускаемом аппарате, внутри которого пульсация сонара, сигналы аппаратуры, тихая музыка из переносной аудиосистемы смешиваются с глухим гулом давящей на стены воды (Stefan Helmreich, An Anthropologist Underwater: Immersive Soundscapes, Submarine Cyborgs and Transductive Ethnography, 2007), soundscape не существует сам по себе: в нем всегда присутствует слушатель.




Майкл Герзон. 1971 год
Уши, мозг, культура, быт
Эдуард Артемьев, рассказывая в одном из интервью о своей работе над «Солярисом», вспоминал, как Тарковский просил его помочь организовать шумы: «Мне важно, когда [Крис Кельвин] прощается с Землей, шуршание травы, природа, топот копыт, движение машин, то есть то, что его окружает. Эти звуки надо как-то организовывать, чтобы там чувствовалась воля человека».

«Воля человека» — важный элемент всей конструкции под названием «soundscape». В своем программном труде автор термина Рэймонд Шейфер отмечает: только слушатель может определить, где проходит тонкая грань между музыкой и шумом, «расслышать» звуковой ландшафт во всем его разнообразии, отобрать те звуки, которые кажутся интересными (и достойны сохранения) и в конечном счете изменить этот ландшафт по своему усмотрению. Другие авторы говорят о необходимости волевого усилия для включения активного слушания и слышания. Так центральной фигурой в мире звуков оказывается человек; говоря о его роли, историк Эмили Томпсон определяет soundscape как одновременно и физическую среду, и способ восприятия этой среды; как мир и как культуру, построенную для осмысления мира (The Soundscape of Modernity: Architectural Acoustics and the Culture of Listening in America, 2002).

(Ремаркой заметим: все это отсылает нас к sound studies, разделу антропологии, даже самое беглое введение в который потребовало бы отдельного и весьма объемного текста.)



Пример soundscape в общественном пространстве: Lincoln Park, New World Center, Майами. Парк, созданный голландским бюро West 8, окружает New World Center Фрэнка Гери. Для парка создано собственное аудиовизуальное сопровождение
© John Zacherle / Flickr
Человеческий фактор — еще одна причина того, что создание иммерсивных звуковых сред пока не стало массовым явлением, притом что жизнь среднестатистического горожанина проходит под непрерывный аккомпанемент всевозможных шумов. «Чтобы технология объемного звука пошла в люди, нужно сначала воспитать аудиторию, потому что это настолько странная и непривычно воздействующая вещь, что человек может быть к ней не готов», — считает научный сотрудник Политехнического музея, историк медиа и технологии Анна Котомина. Сравнивая soundscape с видеомэппингом, переживающим сейчас расцвет, она отмечает, что звук сложнее для восприятия, поэтому связанные с ним технологии как бы зависли на тонкой грани — отдельные эксперименты одиночек-энтузиастов не могут вывести объемный звук в массы: «Со многими технологиями это дело случая. Некоторые технологии приобретают хороших менеджеров, ярких художников, некоторые нет. Возьмем, к примеру, стереокино: первые эксперименты в этой области начались еще в 60-е годы, но потом масс-маркет надолго о нем забыл до тех пор, пока не появился „Аватар“. Для того чтобы снимать кино в стерео, нужно вообще другое мышление; режиссер готовился к этому фильму несколько лет. Найдутся ли такие же авторы в области soundscape? Найдутся ли хорошие менеджеры? Может быть, и не найдутся, и технология иммерсивного звука так и останется прекрасной игрушкой для закрытого клуба».

Урбанист, преподаватель МВШСЭН Петр Иванов настроен более прагматично: пространственные звуковые инсталляции интересуют его в том числе как инструмент городского планирования. «Аудиальное загрязнение делает одни районы города неблагоприятными, а аудиальная экологичность делает другие престижными, — объясняет он. — При этом под аудиальным загрязнением мы, как правило, понимаем индустриальные звуки, а под аудиальной экологичностью отнюдь не тишину (наоборот, тишина пугает), но пение птиц, шум листвы и стук дождя по крыше». По мнению урбаниста, снятие дихотомии аудиальных загрязнения и экологичности в городской среде возможно через синергию природы и культуры.



Слух и другие чувства
Пример иного подхода к soundscape — суггестивная инсталляция Temple для фестиваля Outline. Мелодии, звучавшие из 40 динамиков, смешиваясь друг с другом по квинтовому кругу и образуя единую музыкальную гармонию, олицетворяли 12 разных религий. «Мы хотели показать возможности многоканального звука через художественную метафору, — рассказывает один из авторов инсталляции Фил Дробышев. — Музыкальная гармония обладает невероятной силой и под своим началом может объединить несовместимые и порой отрицающие друг друга вещи».
Для этого в рамках Temple звук был дополнен другими медиа — видео, запахом ладана и даже специальным приложением, которое заставляло смартфон вибрировать в определенные моменты. Виртуальная свеча внутри приложения загоралась, когда человек оказывался внутри инсталляции, и гасла вне ее; для всего проекта была разработана собственная айдентика. «Мы поняли, что для максимальной иммерсивности звуку нужна поддержка в виде воздействия на другие органы чувств, — объясняет Фил Дробышев. — Стояла задача погрузить человека в определенное состояние, когда он воспринимал бы себя вовлеченным, взаимодействующим с окружающей средой, обеспечивающей ему непрерывный поток стимулов и опыта».

Инсталляцию могли увидеть более десятка тысяч человек, но за несколько часов до начала фестиваль Outline был отменен. Тем не менее проект не погиб: «Для создания иммерсивной среды нужны знания и опыт художников, психологов, музыкантов, парфюмеров, разработчиков мобильных приложений — одной командой справиться очень сложно и долго, поэтому появилась идея создать творческое объединение». Продолжать эксперименты призывает и участница известного своей любовью к авангардной музыке ансамбля ICQ-Project скрипачка Ася Соршнева: «Музыка, да и вообще звуки в целом, оказывают несомненное воздействие, неважно, сфокусированы вы на них или нет. Поэтому изучение звуков мне видится необходимым не только для музыкантов. Технологии позволяют исследовать новое движение звука и новые звуковые пространства, в которых появляются новые возможности для способности слышать и воспринимать само время».



Made on
Tilda