Вы, наверное, знакомы с проектом иракского художника Вафаа Билала «3rdi», посвященным системе видеонаблюдения. Он хотел, чтобы всюду, куда бы он ни пошел, велась фотосъемка и фотографии тут же выкладывались в интернет. Это был как бы вызов государственным службам наблюдения, а они, думаю, за ним следили. Так они всегда могли посмотреть, где он находится. Такая вот тактика от противного: вместо того чтобы стараться оставаться невидимым, он был видим каждую секунду и производил огромное количество информации, с которой было трудно справиться.

Сперва Билал никак не мог найти врача, который согласился бы вживить ему в голову крепеж для фотокамеры. В конце концов ему это удалось. Врач сказал: «Хорошо, ради искусства я вставлю вам в затылок эту штуку. В любом другом случае это идет вразрез с врачебной этикой». Но вот как дело повернулось дальше: сталкиваясь с незнакомой формой наблюдения, люди начинали нервничать, так как это — самый большой страх в XXI веке.

Никого не беспокоит, что в этом зале есть видеокамеры или что кто угодно может в любой момент достать телефон и начать фотографировать. Но какие-то непривычные формы, с которыми мы не сталкиваемся каждый день и которые не стали для нас рутинными, нас пугают. Куда бы Вафаа Билал ни пошел — а он преподавал в Нью-Йоркском университете, — возникало волнение, начинались жалобы, и итог всегда был один и тот же. Его предупреждали: «Вы не можете взять и заявиться с камерой, которая все время фотографирует». Что нам это говорит о перспективах киборгизации? Мы знаем, что вокруг нас постоянно множество камер, но когда мы встречаемся с камерой, которая в некотором смысле является частью тела, срабатывает тревога.

Другой пример — Стеларк. Он пытается приобщить нас к этой модели уже больше 30 лет. Его проект поднимает самые разные проблемы. Во-первых, у него ушло два года на то, чтобы найти врача, который согласился бы на такой эксперимент. Остальные врачи говорили ему, что это нарушение врачебной этики, нет никаких показаний хирургическим способом помещать ухо на руку. А ведь многие из этих врачей делают подтяжки лица, липосакцию, но ухо на руке — это подозрительно, ненормально и в некотором роде необратимо.

Сложность была в том, что Стеларк хотел получить механизм внутри уха, способный улавливать окружающий шум и передавать сигнал таким образом, чтобы другие люди, прислонившись к его третьему уху, могли слушать звуки. Устройство было маленьким и легко помещалось внутри, но тело Стеларка сразу же стало отторгать его как чужеродный объект. Это повлекло за собой острую инфекцию, которая чуть не привела к летальному исходу.

Итак, мы подошли ко второй серьезной проблеме: современная хирургия и знания об иммунной системе человека не позволяют пока вживить в тело чужеродные объекты, и если сама идея нам кажется настолько дикой, как мы можем к этому прийти? Это я и называю культурной защитой, с одной стороны, от экзистенциальной угрозы, с другой — реальной угрозы здоровью. Кроме того, и врачебная этика удерживает нас от пересечения границы странного, не соответствующего норме.

Последняя проблема (и это хорошо видно на примере обоих проектов) состоит в следующем. Мы склонны считать свою идентичность довольно гибкой, а вживление технических устройств в человеческое тело положило бы этому конец. Есть и другие примеры: например, татуировки, вполне популярные последние лет 15. Теоретически, конечно, их можно убрать, но если вы делаете себе татуировку, вы обычно с ней уже живете. И все-таки здесь нет необратимости: можно иметь татуировку и поменять свою идентичность. Если у вас имплантат, вы намного ближе к киборгу и вас так идентифицируют. Идентичность фиксируется, и люди чувствуют, что уже не смогут поменяться и стать другими. Кажется, это разрушает что-то очень для нас важное. Это лишний раз доказывает, как важна для нас сама идея человека. Мы ставим множество барьеров, чтобы защититься от постчеловеческого.

Обри ди Грей — один из лидеров сторонников бессмертия. Он считает, что при определенных обстоятельствах люди могли бы жить вечно. Как и в случае с киборгом, теоретически это возможно, но крайне маловероятно, хотя и по совершенно другим причинам. Во-первых, нужны исследования. Обри много критикуют противники бессмертия. Если люди будут жить вечно, что будет с населением и распределением ресурсов? Наверное, можно решить все эти теоретические вопросы, но мне не кажется, что это главное. Если есть что-то, на что люди сразу соглашаются, то это долгая жизнь. Все, что может отсрочить смерть, обычно быстро становится популярным.

К сожалению, обмен веществ неумолимо наносит нам вред, что ведет к патологиям, из-за которых мы в конце концов умираем. Однако мы уже хорошо знаем, что это за проблемы, мы знаем, что убивает нас. Во-первых, потеря и атрофия клеток, а также разный мусор, который накапливается в наших клетках и вне клеток. Мы знаем, что бляшки в артериях — это плохо, они забиваются, и это ведет к сердечным приступам и инсультам. Но мы не знаем, почему они появляются в теле, и не знаем, как их остановить. Другая вечная проблема (особенно для людей, неравнодушных к вопросам окружающей среды) — это количество различных химикатов. Они попадают в наш организм, и он не может от них избавиться. Они скапливаются там годами и наносят нам вред, постепенно приближая смерть.

Также можно вспомнить, что мутации ДНК и ядерной ДНК ведут к нарушениям в митохондриальной ДНК. Когда выходят из строя эти двигатели, мы довольно быстро умираем. Еще одна проблема: мы не умеем чинить хромосомы. Наконец, есть еще эпимутации и образование внеклеточных перекрестных связей. Это происходит, когда белки, которые не должны соединяться, соединяются, что ведет к нарушениям кровеносной системы. Обри грамотно составляет список вещей, которые нас убивают, и заявляет: «Если разобраться со всем этим, то теоретически люди могут быть бессмертными». Проблема в том, что мы крайне далеки от решения этих проблем.

Не стоит забывать, что Обри собирает деньги в своем центре и ему нужно казаться уверенным. Например, он говорит, что лет через 15 мы сделаем прорыв и средняя продолжительность жизни увеличится до 100 лет. Это очень сомнительно, потому что у людей, которые доживут до 100 лет, скорее всего, есть генетическая предрасположенность. Кажется, дело того стоит, но науке потребуются усилия, сопоставимые с усилиями, необходимыми, чтобы основать колонию на Луне или на Марсе. Я бы отнес бессмертие к области необиблейского обещания. Это утопическая риторика, обмирщенная, но заимствованная из библейских текстов. Однако на это собирают деньги — точно так же, как на создание баз на Луне.

Когда появляется научный проект, связанный с космосом (будь то физика, химия, астробиология), за этим проектом всегда маячит база на Луне. Всем понятно, что эту идею легко продать. Как только проект прошел стадию экспертной оценки, начинается совершенно иная стадия, связанная с его продаваемостью. Среди экспертов идет разговор на высоком уровне, вы можете представить свой проект во всей полноте и сложности, но когда вы должны получить одобрение бюрократов, вам лучше говорить про космическую станцию. Эта красивая идея многим нравится, и многие мечтают об этом. Мы знаем, что построить базу на Луне или на Марсе теоретически возможно. Но когда мы начинаем вести конкретные расчеты, связанные с инженерными затратами и логистикой, все это оказывается очень маловероятно.

Хороший пример: в США попробовали построить такую базу на Земле, и ничего не получилось. Они хотели создать изолированную микросреду, в которой люди смогли бы обеспечить себе самодостаточное существование. Базу построили, но забыли подсчитать, какое количество кислорода поглощает цемент, и очень быстро кислорода стало не хватать, его пришлось добавлять. По-моему, это очень красноречивый пример. Способны ли мы на самом деле вычислить, сколько нам требуется кислорода? И это только проблемы, связанные с постройкой, а есть еще логистические схемы для продуктов питания. Обри говорит, что мы приблизимся к бессмертию через 15 лет, но я не понимаю, как это возможно.

Другой пропагандист бессмертия, Рэй Курцвейл, поддерживает институт Обри ди Грея. Никто не спорит с тем, что он гений. Этот человек изобрел планшетный сканер, особые синтезаторы и заметно повлиял на развитие искусственного интеллекта. Что тут скажешь — очень умный человек, внесший огромный вклад в развитие технологий. Курцвейлу определенно нравится верить в свои фантазии. Получается, мы верим, что сможем исцелить биологические патологии, а Курцвейл солидарен с экстропианцами.

Экстропианцы верят в то, что можно воссоздать сознание отдельного человека с помощью компьютера — при условии, что есть настолько мощный и высокоорганизованный компьютер. Вам просто нужно сделать такой компьютер. И Курцвейл в определенном смысле вторит им, говоря, что мощность, скорость работы, память — все эти показатели развиваются в геометрической прогрессии. Действительно, есть вероятность, что на самом деле появятся компьютеры, способные воссоздать человеческое сознание. Хотя, конечно, скорость работы, память и вычислительные мощности еще не есть сознание. Забавно: мы говорим о том, чтобы воспроизвести человеческое сознание, тогда как лучшие ученые, философы, биологи пока не могут дать определение сознанию. Мы не знаем, почему мы им обладаем, как эволюция пошла в этом направлении, это совсем не ясно. Так что я не очень верю в будущее этой модели постгуманизма. Боюсь, что смерть будет неотъемлемой частью нашего существования еще очень долго.

В связи с античеловеческим, антигуманным будущим, где уже не останется никаких людей, нельзя не упомянуть такие движения, как Deep Green Resistance или Earth First. В целом они придерживаются мнения, что чем скорее люди исчезнут, тем лучше для космоса — или, по крайней мере, для Земли. Представители Deep Ecology (а Deep Green — их наиболее радикальная часть), вполне возможно, правы. Наверное, мы должны защищать дикую природу, стараться меньше влиять на жизнь планеты, уважать и признавать ценность всех остальных живых существ. Однако они никогда не дают ответа на вопрос о том, что делать с населением.

Радикалы, разумеется, говорят, что конец человечества близок и неизбежен. Остальные представители Deep Ecology не могут согласиться с этим: разрушать все вокруг, помогая Земле избавиться от человечества, — вряд ли хорошая идея. Они полагают, что такое рациональное движение необходимо, чтобы объяснять людям: население Земли должно быть в районе 100 миллионов. Не миллиардов — миллионов. Радикалы считают, что решением могло бы стать какое-то событие, которое повлечет за собой неизбежную гибель человечества. Надо сказать, что перспективы людей выглядят скверно. Должны ли существовать создания, которые специализируются на интеллектуальной деятельности? Возможно, люди окажутся самым недолговечным видом на нашей планете — по крайней мере, из тех, которые нам известны.

Среди всех направлений постгуманистической теории есть только одна, стоящая упоминания. Мы можем переосмыслить свои отношения с другими видами так, что это будет с пользой, с одной стороны, и намеренный симбиоз — с другой. Я хочу поделиться с вами историей шимпанзе Канзи. Канзи — не просто обезьяна, он знает много слов, около 800–1 000. Ведь это как раз то, что всегда нас разделяло и отчего на интернатурализм всегда смотрели косо. Конечно, он всегда будет казаться немного сомнительным и антропоцентричным до некоторой степени, но ведь водораздел всегда пролегал по линии языка. Люди могут адекватно выразить свои потребности и желания, тогда как другие виды — нет, и мы можем только предполагать, что они пытаются нам сказать, и эти предположения всегда будут больше говорить о человеке, чем о животных.

Итак, Канзи может выразить свои потребности и желания до некоторой степени. Любопытная история. Вот это доктор Сью, которую Канзи относит к своей стае, как и большинство людей, работающих с Канзи каждый день. Действительно, они фактически живут вместе и в целом взаимодействуют, как стая.

Доктора Сью не было в комнате посещений Канзи, а это комната с огромным стеклом, от пола до потолка, которое разделяет ее пополам. Рядом с ним еще один член группы-стаи, ученый по имени Билл Филдс. Сью, по другую сторону стекла от Канзи и Билла, эмоционально спорит с коллегой-гостем на тему методологии — о том, как нужно интерпретировать и хранить данные. Канзи это видит и обращается к Биллу, которого он считает своего рода альфа-самцом в стае. И на самом деле проблемы начинаются уже здесь, ведь мы не знаем, что именно Канзи имеет в виду под этим. Но придется пока принять мою интерпретацию, чтобы можно было продолжить рассказ.

Канзи говорит: «Кто-то проявляет агрессию по отношению к члену нашей стаи. Ты должен что-то сделать. Ты вожак стаи и должен вмешаться». Ну, это было проще сформулировано, но мы думаем, что Канзи имел в виду что-то подобное. Билл отвечает Канзи: «Нет, я не могу». На что Канзи говорит: «Если ты ничего не предпримешь, я тебя укушу». Это условная языковая конструкция, связанная с будущим: если ты не сделаешь А, то будет Б. Чтобы выразить эту мысль, требуется сложный уровень языка.

Билл говорит, что несмотря на угрозу, он не может вмешаться, потому что люди не вмешиваются в такого рода ситуации. На этом разговор заканчивается. При этом Канзи известен своим мирным характером, он никогда не нападал на других обезьян или людей. В тот же день, но позже, Сью приходит навестить Канзи. Она открывает дверь, Канзи выбегает, добирается до кабинета Билла, открывает дверь, вбегает, запрыгивает на стол, хватает его за руку и кусает ее, лишив его пальца. Как это правильно понять? Билл, разумеется, в ярости и не разговаривает с Канзи. Канзи не понимает, почему Билл больше не появляется. Сью говорит Канзи, что он должен извиниться перед Биллом за то, что укусил его. Канзи возражает, что он не сделал ничего плохого. То есть очевидно (конечно, мы не можем быть уверенными, что это правильная интерпретация), что Канзи считает, что Билл заслужил это. Он позволил агрессию в адрес одного из членов стаи — альфа-самец не может себе такого позволить и заслуживает наказания.

Как мы можем описать эти отношения? Мне кажется, у нас есть две несовместимые системы суждения. Есть система Канзи, согласно которой нельзя позволять чужакам вторгаться и нарушать ход вещей в своей среде. И есть человеческая, в рамках которой определенное поведение дозволено, даже если оно выглядит агрессивно, и мы не вмешиваемся. Ожесточенно спорящие люди могут ожесточенно спорить. И эти две системы конфликтуют. Мне кажется, из этой истории можно извлечь важный урок — когда мы говорим об отношениях между разными видами и о том, сколько разных пластов мы можем создавать в своих отношениях с другими видами. Мы не знаем наверняка, что они думают, у нас нет прямой коммуникации, что оставляет много пространства для воображения, которое у людей очень развито. Мы часто называем свои фантазии знанием или умозаключениями.