Эффективность — еще один возможный критерий оценки, идущий вразрез с типичными представлениями об искусстве. Считается, что если искусство прекрасно (несмотря на разные культурные представления о красоте), если оно является откровением или трансцендирует нас, то оно должно быть действенным. Как только оно уклоняется от следования этой генеральной идее, художественная критика впадает в непроверенные критические допущения. Становится ли паблик-арт действенным, как считает Артур Данто, когда он отражает некоторую фундаментальную гармонию формы и перспективы? Становится ли он эффективным, когда аудитория включается в процесс или так или иначе изменяется? Пока формы, цели и стратегии создания искусства основаны на традиции, пока (в паблик-арте) публика меняется, прирастает и становится более сложной, эффективность остается критически не осмысленной.
Основанное на неясных социологических, а точнее, социометрических принципах, критическое восприятие паблик-арта нового жанра дает подсказки, но в действительности не позволяет ничего измерить. Иногда мерой эффективности считают возможное изменение состава аудитории. На самом же деле эти предположения являются провокативными вопросами, ответы на которые помогут выработать критику, подходящую для такого искусства. Является ли, например, предложенный Мьерле Ладерман Укелес, но лишь частично реализованный показ паблик-арта на морской погрузочной станции в Нью-Йорке («Плывущий город»), более или менее успешным, чем завершенный проект Кейт Эриксон и Мэла Циглера «Культура в действии»? В первом случае работа потенциально подразумевает широкую аудиторию; во втором — речь идет о небольшом количестве людей, на которых работа действительно произвела впечатление. Можно ли считать реализованную работу более действенной, чем проект? Говорит ли количество участников о ее успехе? Станет ли работа более эффективной, если она мобилизовала сообщество для достижения какой-то цели? Важны ли цели и действия? А что если (как это было в случае со скульптурой Джона Ахирна на площади в Южном Бронксе) сообщество сплотится против самой работы? Имеют ли форма, артикулированность и визуальная привлекательность преимущество перед доступностью работы для местных жителей?
Сами художники способствуют слиянию искусства и социологии. Однако, в отличие от социологов, мы лишь подразумеваем критерии, а не утверждаем их. Тогда как социолог может посчитать, сколько раз та или иная проблема обсуждалась в медиа, в искусстве мы можем лишь гадать, как распространятся идеи. Мы не проводим исследований, чтобы определить, в какой мере искусство меняет убеждения или практики тех, кому оно адресовано. Часто мы ожидаем множества последствий, основываясь на непроверенных политических установках.
Мы предполагаем, например, что LAPD изменило представление о бездомных, но как мы можем оценить эти изменения? Учитываем ли мы субъективные свидетельства немногих бездомных участников? Жадные до изменений, обмена и влияния, художники хватаются за рассказы одного или нескольких людей, которые свидетельствуют об эффекте этой работы. На основе индивидуального опыта они делают более общие выводы. Если работа повлияла на трех человек (по их собственному заявлению), если она оказала воздействие на тридцать человек, можем ли мы судить о масштабе или продолжительности изменений? Такие оценки надо учитывать, как кусочки единой картины, но при этом внимательно проверять.
Представления о преобразовании, основанные на политических и социологических моделях и экстраполированные на основании личных свидетельств, необходимы, но недостаточны для оценки паблик-арта нового жанра. Как и всякое искусство, такое произведение тоже является репрезентацией некоей модели. Произведение может, например, строить гипотезы о возможном сотрудничестве между людьми, а не демонстрировать реальное взаимодействие. Оно предлагает модель кооперации и обмена, которые еще не существуют, или же может быть образцом для самих художников, расширяя границы, открывая новые формы и позволяя осуществлять интервенции. Возможно, ориентированный на процесс паблик-арт наиболее силен — как и большинство визуальных художественных форм — если он действует как символ. Отношения между ощутимыми эффектами и влиянием метафоры должно сохраняться, поскольку произведение действует одновременно в социальной и эстетической традиции.
Мне позвонили родители из Уаско. Хоть наши политические взгляды очень различаются, мой отец — прирожденный и непоколебимый гуманист, пусть даже в том, что касается социальной повестки, левее его лишь Джесси Хелмс, — искренне верит в выразительный и коммуникативный потенциал искусства. На самом деле, мой отец пишет маслом пейзажи. Мои родители, люди рабочего класса, — это моя точка соприкосновения с одной из многочисленных аудиторий нового искусства, поскольку я расцениваю и наши конфликты, и моменты взаимопонимания как основу для размышлений о возможной роли искусства в поиске смысла. Выход «высокого искусства» к большой аудитории требует тщательно проанализировать наши исходные позиции и развить новые навыки и стратегии. Появление родителей в этом герметичном дискурсе должно повлечь за собой изменения самой художественной критики.
Что делают художники, занимающиеся паблик-артом? Нам неизбежно придется понять отношение паблик-арта к так называемой «реальной жизни». Профессионализированное искусство, которое преподают в учебных заведениях и выставляют в музеях, привело к парадоксальному разрыву между художественной практикой и местом этого искусства в обществе. Установка на конфронтацию, проявившаяся в недавних скандалах вокруг искусства, отчасти является следствием того, как в Новое время (эпоху модерна) понимается роль художника. В одиночестве своей мастерской художник создает искусство, противопоставляя себя природе, культуре, обществу и самому миру искусства. Можно возразить, что эта героическая традиция помогает сохранить уединенную работу в мастерской, которая все еще может иметь ценность — она поддерживает чисто индивидуальное выражение, позволяющее художникам оставаться в обществе сторонними наблюдателями. Но в культуре прозрачности, когда в мастерскую превращается все общественное пространство, эти предпосылки художественной работы больше не очевидны. Мой отец прекрасно понимает это. Его аудитория — семья, соседи и друзья — тесно связана с его коммуникативным и выразительным замыслом.
Обсуждавшиеся в этом сборнике художественные работы, созданные за последние три десятилетия, как минимум расширяют спектр деятельности художника и подразумевают диалог и контакт с аудиторией. В лучшем случае они показывают, что модернистская модель более не жизнеспособна в многокультурном и глобально взаимосвязанном мире, что художники, как говорит теоретик Сузи Габлик, стремятся выбрать роли более подходящие для нашего времени. Вопрос в том, справится ли с этим критика?