10 книг для тех, кто хочет разобраться
в теории образования и педагогике
Научиться учить
Специально для «Теорий и практик» книжный обозреватель Владимир Панкратов собрал стартовый набор для тех, кто хочет узнать, как образование стало таким, каким мы его знаем. Программный труд критической педагогики, исповедь декана Гарварда и история появления Московского университета — в подборке T&P.
Теория образования
Написанная полвека назад, работа бразильского ученого, предназначенная, по его же словам, для «радикалов», стала одной из программных в критической педагогике. Угнетенные здесь — не только те, кто по разным причинам не имеет доступа к нормальному образованию (Фрейре сам обучал малограмотных крестьян, пока писал книгу). Это еще и обычные студенты. Автор сравнивает учителей с некрофилами, потому что они умеют говорить только о том, что уже застыло и перестало развиваться. Учитель — такой же угнетатель, подавляющий инициативу ученика и представляющий реальность как нечто «систематизированное и предсказуемое». Фрейре обращается не к учителям, а к ученикам — систему должны менять именно они.

«Точно так же, как педагог не может разрабатывать программу для людей, так и исследователь не может разрабатывать «путеводители» для исследования тематической вселенной, отталкиваясь от принципов, которые предопределил он сам. Как образование, так и исследование, существующее для его поддержки, должны быть «сострадательными» видами деятельности в этимологическом смысле этого слова. Другими словами, они должны включать в себя общение и совместный опыт существования в реальности, которая воспринимается во всей сложности ее постоянного «становления».
Хрестоматия, которую можно использовать как список литературы для тех, кто начинает изучать педагогику. Тут собраны и философы начала XX века, и современные социологи, которые размышляли и размышляют о системе образования. В книге собраны их биографии и описаны основные идеи. Еще полсотни (других) авторов представлены в сборнике «Пятьдесят крупнейших мыслителей об образовании» — между этими книгами много перекрестных ссылок.

«Кляйн и Айзекс сходились во мнении, что внутреннее супер-эго можно смягчить терпимостью. Однако излишняя толерантность порождает в ребенке чувство вины (такое замечание Кляйн сделала после визита в Мэлтин Хаус вскоре после прибытия в Лондон). Необходим баланс между полной свободой выражения и ограничением этой свободы — к такому выводу пришла Айзекс».
Кратчайшая (на 100 страниц), но содержательная книга о том, как научные открытия постепенно должны стать достоянием не только строго определенного и, как правило, закрытого сообщества, но и вообще всех нас. Наталия Трищенко объясняет, как работают принципы открытой науки, что не так с престижными научными журналами, почему исследования ученых должны быть доступны всем, а в бесплатном чтении и скачивании монографий нет ничего плохого и при чем здесь наши налоги.

«По сравнению с научным изданием расценки на медиаматериалы кажутся очень демократичными: Джордж Монбио в статье «Помещики в науке. Как научные издания получили феодальные права?» пишет, что один фунт стерлингов, уплаченный за доступ к Times и Sunday Times Руперта Мердока, дает возможность за сутки прочитать и скачать любое количество статей, а ученому, пришедшему на сайт одного из крупнейших научных издателей, придется заплатить за каждый материал, который он захочет изучить».
История университета
Составители этого сборника утверждают, что «университет — это городское изобретение», поэтому, чтобы разобраться в том, как устроены современные вузы, нужно изучить историю города и его жителей. В книге рассказывается о жизни университетов в Петербурге, Москве, Казани и Тарту в начале прошлого века. Как преподаватели зарабатывали (кроме штатной ставки), чем их работа отличалась, например, от работы немецких коллег, какими были студенты того времени, почему они часто оказывались в оппозиции и многое другое.

«В марте 1913 года Казанская губернская земская управа отправила запрос губернатору о политической благонадежности лаборанта магнитно-метеорологической лаборатории университета Ивана Картиковского, принимая его на работу заведующим метеорологической сетью губернского земства. Губернатор в свою очередь запросил жандармское управление и полицмейстера, получил ответ, что И. Картиковский когда-то учился в Московском университете, затем был выслан в Нижний Новгород за участие в студенческих беспорядках, затем поступил в Казанский университет. В целом же он характеризовался положительно, поэтому губернатор дал разрешение принять его на работу».
Уильям Кларк исследует, как, начиная с позднего Средневековья, из (почти) полностью устной академическая культура перевоплотилась в письменную: почему лекции стали записывать, когда появились письменные экзамены, зачем магистрантов, аспирантов и докторов наук обязали писать диссертации, а также в какой момент в университете появились уставы, письменная отчетность о занятиях и досье на студентов и преподавателей. И самый больной вопрос: как получилось, что главной характеристикой хорошего профессора стало количество опубликованных работ?

«Пока не сложились режимы исследовательской деятельности, свойственные эпохам Просвещения и романтизма, типичный образец научной продукции, например в сфере классических языков, принимал одну из двух крайних форм. С одной стороны, ученые постоянно цитировали классических авторов, таких как Цицерон, а также, ради усиления красноречия, то есть для демонстрации стиля, их тексты. Или же, с другой стороны, демонстрировали собственные таланты посредством исправления или толкования чрезвычайно запутанных, искаженных либо неясных отрывков из тех или иных текстов, знаменитых или малоизвестных. В любом случае смысл заключался в демонстрации, а ключевой была виртуозность как таковая».
Исследование о том, как учрежденный Екатериной II Московский университет менял городское культурное пространство во второй половине XVIII века — и наоборот. С одной стороны, это история зарождения российского образования: как в России появился первый вуз европейского уровня, как решали, какие науки должны быть в программе и как их надо изучать, где разместить университет и как он должен выглядеть, где жить преподавателям и студентам, а также сколько свободы им можно давать. С другой стороны, это рассказ о Москве того времени: здесь и про букинистические магазины, и про литературные кружки, и про Ботанический сад, и даже про то, как россияне реагировали на вести о том, что Земля вертится вокруг Солнца.

«Неохотно отпускали и на жилье на квартиры: нужно было прожить в университете 1–2 года, чтобы заслужить доверие начальства, и только потом получить позволение жить на квартире (или «на уроке») с получением жалованья «в руки». М. П. Третьяков, живший на Таганке, совершал ежедневные переходы в гимназию, причем должен был выходить из дому задолго до рассвета, т. к. учеба начиналась в 8 часов. Выход для 14-летнего мальчика нашелся: устроившись писцом в университетскую канцелярию, он «почивал в самой канцелярии».
Университет на практике
Кембриджский профессор Стефан Коллини рассматривает историю университетов с XIX века, чтобы понять, как и в какой момент вуз становится целым городом, где победы футбольной команды ценятся не меньше новых программных разработок, а государственное финансирование зависит от его вклада в национальную экономику. Доктору филологических наук Алексею Любжину, который рецензировал книгу, многое в ней «показалось описанием современной ситуации с высшим образованием в РФ».

«...порой утверждается, что нет причин, по которым те, кто сами не учатся в университете, должны своими налогами покрывать часть затрат на студентов. Но это означает, что университетское образование и все, что из него проистекает, рассматривается в качестве исключительно частного блага. Я могу принять решение не заводить детей, однако я рад покрывать часть расходов роддомов, начальных школ и т. д., поскольку хочу жить в обществе, в котором есть культура поддержания подобных вещей».
Социолог и философ Стив Фуллер проводит черту между академиками и интеллектуалами. Он утверждает, что академик (это не только крупные ученые, но и любые преподаватели и аспиранты) занимается лишь воспроизведением знания и не может сомневаться в системе, частью которой является, — в отличие от интеллектуала, свободного от правил. Фуллер напоминает, что научные открытия всегда совершают люди, которые сомневаются в общепринятых идеях, поэтому он предлагает избавиться от костенеющего академизма и чаще идти на интеллектуальный риск.

«Для наивного наблюдателя интеллектуал и академик очень похожи. Оба много говорят, бурно жестикулируют и плохо одеваются. Большая разница между ними, однако, заключается в том, что интеллектуалы действительно заботятся об идеях и знают, как их эффективно использовать. Идеи могут быть переданы посредством различных медиа разным аудиториям в любой допустимый момент времени и в любую доступную точку пространства. Если вы не можете передать нечто таким образом, значит, либо вы не такой уж интеллектуал, либо то, что вы пытаетесь передать, навряд ли является идеей. Тогда вы пресс-агент, продвигающий политическую программу, предприниматель, рекламирующий продукт, или академик, делающий карьеру».
Майкл Кроу много лет работал в Колумбийском университете (который входит в Лигу плюща), в последние годы старшим проректором, и неожиданно для всех согласился стать ректором Университета штата Аризона — главного вуза штата, но не примечательного в масштабе страны. Отталкиваясь от отрицательных черт институтов «золотого стандарта», он придумал ту самую «новую модель», которая сделала его известным на весь мир. Главной претензией Кроу к университетам Лиги плюща стал их необоснованно высокий проходной барьер. Кроу дал возможность учиться людям с небольшими финансовыми возможностями, заметив, что у таких студентов зашкаливает мотивация к учебе. Шесть из семи глав книги авторы исследуют мировой и американский опыт, а в последней главе рассказывают о том, что из этого удалось реализовать в Аризоне.

«Университет штата Аризона — государственный исследовательский университет полного цикла обучения, качество работы которого измеряется не числом тех, кого он отсеял, а числом тех, кому он дал возможность получить образование, и их образовательными достижениями».
Книга разделена на три части: про студентов, про преподавателей и про администрацию. Розовски, который был деканом в Гарварде, рассказывает о своей работе (и часто хвалит родной университет), а также объясняет, что значит для американца «широкое общее образование», чем «младшекурсники» отличаются от «старшекурсников», как проходят выборы кандидатур на постоянную штатную должность в университете (каждая «требует дополнительно 2 млн долларов чистого капитала»: зарплата, социальные льготы, кабинет и так далее). Есть даже глава «Упадок сил, зависть и прочие страдания». В конце Розовски выводит принципы управления вузом, первый из которых — «Не все то улучшается, что становится более демократичным».

«Многие питомцы Гарварда стали процветающими бизнесменами. Университет неизменно следит за теми, кто достиг финансового успеха, заставляя их свидетельствовать почтение к alma mater в материальной форме. И поскольку их достижения главным образом экономические, они благосклонно относятся к этому предмету и обеспечивают для отделения новые профессорские должности. Иногда ими движут прямо противоположные мотивы, которые парадоксальным образом приводят к тем же результатам. Проведя несколько лет в мире бизнеса, эти выпускники убеждаются, что их учили неадекватным и ложным теориям – часто, как они полагают, окрашенным левыми предрассудками. И они хотят спасти будущие поколения от своей участи, для чего и создают новые кафедры, иногда предлагая при этом ярлыки и названия, упоминающие свободное предприятие, делающие акцент на политических исследованиях и тому подобном».
Смотрите также
Made on
Tilda