Наши школы чаще всего построены вокруг каких-то идей: у нас были «Альтернатива», «Возвращение этики», «Демократия». Мы видели, что на лекции приходит большое число людей, и подумали, что хочется делать уже что-то посложнее. В итоге пришли к курсам, которые предусматривали бы более активное участие, а не пассивное слушание или вопрос — ответ. Сама программа отталкивается от идеи active learning, или активного обучения, как можно перевести. В стандартной модели образования, которая есть в школе и университете, очень мало думают про студентов: есть человек, который передает свои знания, — и он делает это голосом во время лекций или дает вам книжку в руки. Мне кажется, трансфер знания происходит не только так. Людей нужно вовлекать в процесс, потому что они сами очень многое знают и умеют, могут сами составить контент, который не создается одним только профессором или книжкой. Например, чтобы объяснить, как работает утилитаристская этика, не нужно давать читать книги Бентама: студенты сами могут озвучить те же аргументы. Вместе с ними можно попробовать аргументы рассортировать и посмотреть, как устроено само поле разговора об этике, где встречаются эти понятия.

Еще мне важно, что нам самим эти курсы интересны, что на них записываются мои друзья. Нет какой-то дистанции, из-за которой я бы считал, что мне не нужно самому сходить на этот курс. В нем всегда есть взаимодействие с людьми, и, даже если мне кажется, что я знаю контент, который мне будет рассказан, еще останется задача убедить тех пятерых людей, которые окажутся со мной за одним столом, что нужно принять такие-то решения. Моя задача — не просто выяснить, что правильно, а понять, какие могут быть компромиссы, как убеждать, как подать идею. В идеале я могу себе представить, что имеет смысл сходить на один и тот же курс два раза — не для того, чтобы повторить, а потому что во второй заход будет совершенно другой опыт.

В целом я вижу несколько важных запросов. Первый — на связность, то есть понимание, как все устроено. Людям хочется разбираться и получать цельную картину мира. Многие испытывают растерянность, когда доходят до определенной идеи и упираются в стенку, у них начинается паника. На это работают теории заговора: что здесь разбираться, правды мы все равно не узнаем. Технологии и общество быстро меняются, а мы не готовы к такому потоку информации, и нам в этом мире жить достаточно тяжело. На курсах мы не заявляем, что мы истина в последней инстанции или мы лучше и умнее, но мы говорим, что на вопрос «что хорошо, а что плохо?» есть ответы и ответить можно по-разному, мы покажем эти варианты, а вы выберете, что вам кажется правильным.

Второй запрос — на присутствие, люди хотят участия. Знание вообще социально. Если вы хотите интересную историю, можно почитать книжку — зачем приходить на офлайн-мероприятие? Существует множество открытых ресурсов — Coursera, курсы MIT или Оксфорда, — чистое знание легко получить. Но если вы находитесь в образовательном пространстве, важно, чтобы вы видели людей и понимали, что они на этот счет думают. Знание создается сообща, общими усилиями: большинство людей усваивает информацию гораздо лучше, если ее проживают, например, в игре. Многим хочется чувствовать, что они сами это знание породили, а не просто запомнили догмы. Если у вас есть знание, то всегда должен быть и антидот: вы должны понимать, какие у него ограничения, когда оно не работает. Если вы просто запомнили, что свободный рынок эффективнее государственного регулирования, то большой экономист легко докажет вам, что это не так и свободный рынок не работает. Либо вы умеете об этом размышлять, либо выкидываете свои прошлые знания в угоду более авторитетным и вставляете новый файл с информацией о том, что вам говорить и думать.

Я не думаю, что нужно отменить публичные лекции, а эдьютейнмент заклеймить как неработающую идею. Но мне важно, чтобы люди понимали, что развлекательные элементы внутри процесса передачи знаний — это вопрос того, как вы выстраиваете процесс. Важно, чтобы вы довели его до логической точки. Например, на занятии по поведенческой экономике все сыграли в дилемму заключенного, у всех появился азарт, кто-то выиграл, кто-то проиграл — и в этот момент вы можете остановиться и сказать, что дальше нужно прочитать книгу Дэна Ариели про поведенческую психологию. Для меня это хороший эдьютейнмент, но плохой образовательный продукт: если вы пробудили интерес, то это только точка входа. Дальше можно обсуждать с разных сторон: посмотреть, что говорили об эксперименте разные теоретики, изучить кейсы, развивать это в сторону задания, когда нужно придумать, на что еще в мире можно посмотреть как на дилемму заключенного, и потом это разбирать. Наши курсы я остерегаюсь называть «образованием» как раз потому, что любой курс из пяти-шести занятий не может научить чему-то глобальному. Мы показываем какую-то зону знаний и рассчитываем, что с полученным на курсах опытом наши слушатели сами потом смогут что-то сделать.

Есть определенные принципы, которые нам важны, и они соотносятся со многими программами Liberal Arts — в первую очередь междисциплинарность. Для ответа на вопрос «что такое демократия?» вам не хватит только политической философии, вы должны быть свободны, выходить за рамки дисциплин, больше экспериментировать.

Еще в концепции Liberal Arts мне очень симпатична мысль, что эти знания нужны свободному человеку. В этом я вижу отличие от стандартной модели, которая существует в России, от наследия советской школы, которая всегда должна была заниматься формовкой понятных людей, вписанных в идеологический строй Советского Союза. Она всегда была направлена на унификацию людей. Но на первом курсе, в 16 или 17 лет, сложно обрести ту профессию, которая будет работать на вас всю жизнь. Гораздо важнее метанавыки, или то, что сейчас модно называть компетенцией soft skills: отстаивание собственной позиции, принятие решений, навыки общения, критического мышления, идея far transfer, то есть понимание, можете ли вы перенести полученные навыки куда-то еще. Мы пытаемся в каждый даже микрокурс заложить все это, потому что странно считать, что может быть специальный курс «Критическое мышление». Если мы считаем, что оно существует, оно должно стать частью любого курса. Вы должны уметь критиковать даже вашего профессора.

Я учился в РГГУ на филолога, а потом стал историком советской культуры. Не хочу жаловаться на свое образование, я скорее говорю о системной проблеме. Важный вопрос: кого существующая система образования производит? В моем случае она производила филологов и историков литературы, но когда ты попадаешь в мир, ты понимаешь, что можешь или заниматься академической карьерой, или переучиваться. В течение пяти лет никто не говорил, что история литературы нужна для чего-то еще. Это была какая-то игра, будто мы всерьез верим, что миру требуется 60 историков русской литературы. Многие университеты до сих пор существуют в такой рамке. Еще важный вопрос: где здесь я? Я получил диплом, но насколько все эти пять лет этот процесс учитывал, чего я хочу, с чем я согласен, а с чем нет? Конечно, я не снимаю с себя ответственность, но я постоянно вижу, что академически образованные студенты очень плохо переносят свои знания в другие сферы. Глубокое понимание предмета — это прекрасно, но кругозор и интеллектуальная подвижность тоже нужны. Для меня самого в какой-то момент было неочевидно, что я могу делать со своими знаниями и как их передать.

Все стремятся производить собственный контент, читать лекции, однако эта идея не самоочевидна. Какую бы лекцию вы ни придумали, она, скорее всего, уже есть в интернете. Академический идеал образования — великий ученый читает хорошую лекцию, однако часто одно не предполагает другого. Люди, которые занимаются наукой, интересуются мнением коллег, а не группы студентов. Когда речь заходит об образовании, никто не задумывается, есть ли альтернатива лекциям, идеальный ли это дизайн для того знания, которое вы хотите передать.

Сам по себе набор активных форматов достаточно ограничен: есть дебаты, у которых бывают разные схемы; есть кейсы, где важно, как вы ставите задачу; эксперимент предполагает, что вы берете уже существующий, например, философский мысленный эксперимент и пытаетесь его воспроизвести или продумать и сравнить, что у вас получилось. У нас нет иллюзии, что мы придумываем что-то кардинально новое: похожие вещи существуют во многих странах, и то, как использует игры профессура разных университетов, можно просто нагуглить.

С каждым автором курса мы придумываем, что бы он хотел сказать, что он считает возможным упаковать в такой небольшой курс, — все сильно зависит от идеи. Вы не можете заранее быть уверены, что сработает. Человек всегда может встать и уйти. Конечно, это обидно, но нам важно понимать, что у него есть это право — сказать: «Вы здесь занимаетесь какой-то фигней». Конечно, люди не устраивают скандалы, но вопрос может показаться им слишком острым, непонятным. Например, на тренинге про мысленные эксперименты мы начинали с примера про вагонетку, чтобы объяснить, что такое мысленный эксперимент. Вагонетка потеряла управление и несется по путям, на одном пути привязано пять человек, на другом — один. Если вы не переключите рычаг, то вагонетка задавит пятерых, а если переведете, то одного. Он придуман, чтобы обнажить утилитаристскую этику. Если вы можете сосчитать человеческие жизни, то пять минус один равно четыре, вы спасаете большое количество жизней. Но есть те, кто говорит, что не считает морально возможным вмешиваться в судьбу других людей и определять, кто умрет, — это кантианская этика. По моей задумке, мы должны были все это быстро рассказать и пойти дальше, но у людей начиналось дикое сопротивление. Мысленный эксперимент так устроен, что его проводят в абстрактном, замкнутом мире, где происходит нечто невероятное. Но люди начинают рассуждать, что так не бывает; если их привязали, то обязательно за что-то; а вдруг у вагонетки будет низкий клиренс и она на первом пути затормозит; а если рычаг останется в руке и так далее. Люди приехали на программу мысленных экспериментов, заплатили деньги, но тратят очень много сил на то, чтобы атаковать этот мысленный эксперимент. Он им доставляет слишком много дискомфорта. С одной стороны, мне нравится способность подвергать сомнению рамки, потому что мы же не тоталитарная секта, но часто тяжело оценить, как люди отнесутся к твоей задумке.

Если они правильно модерируются, то дебаты. Мы обычно используем дебаты со случайно назначенной позицией, то есть не стремимся, чтобы люди защищали то, что они действительно думают. Мы предлагаем им определенную позицию, и они должны придумать самые сильные аргументы, которые могут ее поддерживать. При этом всегда берем разумную позицию, а не предлагаем подискутировать на тему «можно ли есть людей». Когда человек так продумывает за и против, он потом может проследить, как изменилось его отношение к конкретной позиции. Дебаты — очень простая штука, и людям она понятна, приятна, они много общаются и понимают, как это устроено. При этом дебаты еще и производят разметку какой-то темы, потому что вы сначала структурируете аргументы, потом должны услышать критику, отреагировать, суммировать итог. Чем больше вы обкатываете свои идеи, тем больше у вас возможности получить объемный взгляд на них.

Я постоянно вижу на примере студентов, как тяжело нам в России даются практики рассуждений, неагрессивной критики (я с тобой не согласен, но могу тебе быть полезен, или ты мне тоже), принятия решений, улучшения, перепридумывания. На этом поле огромное пространство для работы.

Конечно, чтобы делать такие форматы, нужно большое доверие со стороны спикера или автора курса. Мы не работаем с профессиональными бизнес-тренерами, а всегда стараемся найти тех, кто занимается наукой, — эта спайка нам важна. Если вы практикующий философ, который продолжает писать статьи, то меньше шансов, что вы скатитесь в производство тренингов ради тренингов по заезженной пластинке. Обычно людям, которые находятся внутри академического мира, самим интересно то, что мы им предлагаем. Мотивировать одними деньгами часто недостаточно, но сама идея — придумать такой интеллектуальный продукт — тем, кто с нами в итоге остается, очень нравится. Даже по своему опыту чтения академических лекций я могу сказать, что видеть в аудитории людей, которые сидят только потому, что в расписании стоит пара, мало удовольствия.

У преподавателей всегда есть какие-то наработки, идеи, которые они хотят донести. В нашей команде всего пять человек, мы садимся вместе и занимаемся ручной сборкой. Таких курсов в таком виде и с такой проблематикой, как мы придумали, нет нигде. Мы обсуждаем и понимаем, что на этот разговор отлично накладываются актуальные примеры, то есть мы берем кейсы из современной российской жизни. Или берем игру, потому что так легче показать разные модели. Наверное, все это можно технологизировать, но пока мы на том этапе, когда мы много придумываем. Иногда, конечно, что-то подсматриваем и понимаем, что это легко перевести в занятие. Существует и большое количество научных статей про эксперименты и игры, ими мы тоже пользуемся. У меня, конечно, любви к играм больше, чем у среднестатистического преподавателя, поэтому я стараюсь предположить, куда какая теория лучше ложится и что получится на выходе. Иногда преподаватель сам лучше знает. Часто в светском общении мы оба понимаем: «О, из этого можно сделать курс!» Тогда мы уже целенаправленно думаем, в каком виде это должно быть. В принципе, если есть готовая идея курса, то за неделю чистого времени можно составить план всех занятий.

Можно придумать много причин. Например, связывать это с ограничением политического участия. Люди хотят больше участвовать в жизни общества, но здесь все ограниченно, поэтому пар выходит в публичные лекции. В мире в целом происходит образовательный бум. Нон-фикшн сильно сдвинул позиции фикшн, людям очень интересно знание. Многие видео с TED имеют больше просмотров, чем популярные клипы.

В России высшее образование — это социальный маркер, хотя многие в итоге даже не имеют знаний, заявленных у них в дипломе. При этом образование очень сильно формализовано, и представить, что вы удовлетворили все свои потребности в знании, если они у вас есть, только окончив университет, невозможно. Если вы математик, но вас интересует еще и политическая философия, то у вас есть проблемы. Поэтому спрос на просветительские мероприятия очень большой. Каждый день тысячи человек выходят из дома и тратят свой вечер, чтобы послушать лекцию.

Мне нравится манера Майкла Сандела вовлекать аудитории в большую лекцию. Это гарвардский философ, у него есть лекции, на которых он стоит за кафедрой в аудитории, где сидят 600 человек, обсуждает этические проблемы, и люди вскакивают, кричат в микрофон, спорят, голосуют. Он на очень высоком уровне все это модерирует. Может быть, его книги по философии не являются великими научными работами, но то, как он вовлекает людей и показывает, что теории имеют непосредственное отношение к жизни, на меня, например, производит впечатление, и я могу считать это ориентиром.

Мне кажется, что сейчас много где появилась идея, что нужно менять институт школы. Если вы читали Фуко, вы знаете, что школа возникла не случайно, а служит инструментом власти. Сейчас люди начинают сопротивляться ориентирам и стандартам, спущенным сверху, они хотят прозрачности. Есть потребность исключить из образования политику, унификацию, сделать его более динамичным. Все шире распространяется идея о том, что оно должно быть больше устроено как сервис, который под вас подстраивается и учитывает ваши особенности. Такси про вас думает, а школа — нет. Вы даже не знаете, как работает ее интерфейс, куда написать запрос, чтобы вас услышали.

Я не говорю, что нужно уничтожить все школы. Просто не обязательно все это поручать государству — мы сами можем придумать себе школы, или, может быть, она нам вообще не очень нужна. Возможно, вас устраивает, что дети учатся дома, про уроки им рассказывают симпатичные люди, которые не ставят оценки. Школа — сложный и консервативный институт, построенный с целями, которые нам сегодня не близки. Нам не нужны грамотные солдаты, которые наизусть помнят гимн страны и способны построиться в шеренги и куда-то отправиться. То есть все можно развинтить и собрать заново: существуют уже финские школы, множество педагогических направлений. В Силиконовой долине существует The Minerva Project: группа профессоров получила возможность построить университет с нуля, не отталкиваясь ни от каких стандартов. Они также основываются на идее active learning, но поняли, что им не нужны лекционные залы. Все студенты в определенный момент выходят в онлайн, в программе типа Skype видят всех своих товарищей по группе и занимаются. При этом они могут объединяться в разные группы, у каждого — индивидуальный образовательный курс. Живут при этом студенты вместе, чтобы они могли видеть друг друга физически. Таким образом можно найти лучшего преподавателя в своей области, он прочитает лекцию по Skype, и его не нужно никуда перевозить. Если у вас есть свобода технологий, то выясняется, что многие привычные вещи уже не очень нужны.